Вячеслав А. Сорокин - Христианство и эрос

различным образом объясняли мир, а дело заключается в том, чтобы изменить его»^[2]. То есть призывалось к изменению того, что ещё не было объяснено и понято, а все такие попытки отодвигались на задний план как задача второстепенная перед задачей изменения мира. Маркс, обладая, несомненно, недюжинным интеллектом, порой допускал высказывания такого рода, которые заставляли усомниться в наличии у него способности к трезвому суждению вообще. В том, что мир необходимо изменить, христианство и марксизм единодушны, но осуществление этой задачи они понимали различно. Закономерен итог эксперимента, предпринятого обеими религиями – или обеими идеологиями – над не понятой ими и необъяснённой природой человека: были пролиты реки крови и значительно сократилось народонаселение в европейской и азиатской частях планеты, а также, по вине христианства, коренного населения в Южной Америке.

Но совершенно бесплодными усилия христианства по изменению человека не были: человеку была продемонстрирована иллюзорность многих его надежд и представлений в отношении самого себя, что заставляет по-новому, с более глубокой точки зрения посмотреть на вопрос, изменяема ли природа человека. Выводима лучшая порода быков или овец, выводимы породы животных с заданными качествами, и выводимы виды плодов и зерновых культур с заданными качествами, но невыводима порода человека с заданными качествами. Упрощённо говоря, христианство и коммунизм поставили себе целью вывести новую породу людей. Человеку были предложены новые ценности, но он не захотел принять их. В связи с этим возникает вопрос, органически вырастающий из двухтысячелетней практики христианства и семидесятилетней практики коммунизма: нужно ли изменять человека? Не важнее ли для него другое – постичь причины тех неудач, которыми сопровождались все попытки по изменению и «улучшению» его природы? Какие-то выводы он должен для себя сделать из бесплодности этих попыток, и первый вывод, который тут напрашивается: человек неизменяем. Второй вывод, наносящий ещё более сокрушительный удар по прежним представлениям человека о самом себе: человека не нужно изменять. Он уже непрерывно изменяется как существо, как субъект и как объект истории. Он подчинён потоку внешних событий, он реагирует на внешние изменения неизбежными изменениями в себе, и они происходят в точном соответствии с теми требованиями, которые предъявляет ему его каждодневно изменяющаяся жизненная среда. К. Г. Юнг замечает по поводу этого процесса:

«…непрерывное течение жизни постоянно требует адаптации. Адаптироваться раз и навсегда невозможно»^[3].

Но того, что изменения в его взглядах и идеалах уже совершаются с неустранимым постоянством (никаких усилий со стороны человека не хватило бы для того, чтобы остановить этот процесс!), человеку мало, и лучшие умы человечества по-прежнему ничем не заняты так, как размышлениями над тем, где ещё и как ещё повлиять на этот процесс. Но влиять на него бессмысленно, если ставится целью улучшение человека. Природа человека изменяется не в лучшую и не в худшую сторону. Она изменяется ради приспособления к изменяющимся обстоятельством, и тут возможны наилучшие варианты. В этом направлении и происходит изменение его природы – без активного участия с его стороны. И если за этим изменением не стоит Бог, то кто? А если за ним стоит Бог, то что могут изменить в этом запрограммированном на тысячи веков вперёд процессе сам человек и религии? Впрочем, сознательные воздействия человека и религий на этот процесс тоже включены в него как его составляющие.

Христианство проиграло битву за человека против его инстинктов и чувственности. В самом феномене чувственности ещё много сторон и аспектов, остающихся непроясненными. Ответить на вопрос, зачем чувственность, и легко, и трудно. С одной стороны, чувственность необходима для побуждения человека к продолжению рода, как чувство голода побуждает его к поддержанию индивидуального существования; с другой – человек стыдится многих проявлений своей чувственности, их животной природы. Поэтому вопрос тут должен быть поставлен скорее так: зачем животность чувственности, те её аспекты, которые отталкивают в ней человека? Богу, несомненно, было бы легко создать иной род чувственности – возвышенную чувственность, которая не воспринималась бы человеком как унизительная для него. Если есть тонкие и --">