Рене Жирар - Миф ли Евангелие?

систему миметической лжи. У него есть веские основания думать, что миметическая эпидемия, направленная против Иисуса, снова окажется неотразимой, и попытка открыть истину будет подавлена.

Ожидания сатаны не сбываются. Евангелия делают то же, что делала Библия, реабилитируя несправедливо обвиненных пророков, жертвы виктимизации. Более того, они придают этой реабилитации универсальный характер. Они показывают, что от основания мира все жертвы, чьи истории сходны с историей Страстей, были жертвами той же самой миметической эпидемии, что и Иисус. Евангелия делают откровение полным. В дополнение к библейскому осуждению идолопоклонства они демонстрируют, как именно создаются ложные божества и культурные системы, основанные на насилии. Это и есть недостающая истина мифологии, истина, низвергающая систему насилия, правящую этим миром. Будь евангелия мифами, им не удалось бы прийти к знанию, которое демифологизирует мифологию.

Но христианство не сводимо к логической схеме. Разоблачение единодушной виктимизации не может затронуть все сообщество – иначе не перед кем было бы ее разоблачать. Можно рассчитывать лишь на нонконформистское меньшинство, достаточно смелое, чтобы бросить вызов официальной истине, однако слишком малое, чтобы предотвратить новые эпизоды почти единодушной виктимизации. Такое меньшинство, однако, крайне уязвимо: миметическая эпидемия почти неизбежно поглощает его. С практической точки зрения, откровение оказывается невозможным.

В большинстве библейских текстов этого меньшинства несогласных не видно, в евангелиях же оно совпадает с группой первых христиан. Евангелия показывают человеческое бессилие перед миметической эпидемией, настаивая на неспособности учеников Христа (в частности апостола Петра, трижды отрекающегося от Иисуса во дворе дома первосвященника) противостоять толпе во время Страстей. И однако же, после распятия, которое еще больше усугубляет эту ситуацию, жалкой и бессильной горстке христиан неожиданно удается сделать то, на что они были неспособны, когда Иисус еще был с ними и мог им помочь, – в открытом противостоянии гонителям смело заявить о невинности жертвы, стать апостолами и миссионерами ранней церкви.

Объяснением этой перемены служит, конечно же, Воскресение, но даже это, самое поразительное, из чудес вряд ли смогло бы изменить этих людей столь радикально, будь оно лишь изолированным чудом, а не первой манифестацией искупительной силы Креста. Антропологический анализ позволяет нам сказать, что точно так же, как откровение жертвы Христа отличается от мифологических откровений, поскольку оно не связано с иллюзией виновности жертвы, так и Воскресение Христа отличается от мифологических воскресений, поскольку его свидетелями становятся люди, которые в конечном счете преодолевают эпидемию виктимизации (такие, как Петр и Павел), а не те, которые уступили ей (как Ирод и Пилат). Воскресение Христа необходимо для антропологического объяснения и разоблачения единодушной виктимизации и для демифологизации мифических воскресений.

Гибель Иисуса является источником благодати, потому что его жизнь и смерть служат образцом, который, будь он усвоен всеми, навсегда покончил бы со скандалами и порождаемой ими виктимизацией. Иисус жил так, как следовало бы жить всем людям, если они хотят обрести единство с Богом, истинную сущность которого он открывает. Точно следуя предложенным им антимиметическим предписаниям, Иисус не имеет ни малейшей склонности к миметическому соперничеству и виктимизации. Парадоксальным образом, он погибает именно из-за своей абсолютной невинности, становясь жертвой того самого процесса, от которого он хочет освободить человечество. Когда человек в одиночку следует законам Царства Божьего, это кажется возмутительной провокацией всем тем, кто этого не делает: такой человек автоматически становится их жертвой. Этот парадокс полностью раскрывает «грех мира», неспособность человека освободиться из круга насилия.

При жизни Иисуса меньшинство тех, кто сопротивлялся насилию, фактически сводится к одному человеку – самому Иисусу, одновременно являющемуся самой случайной жертвой (поскольку он заслуживает своей насильственной смерти менее, чем кто бы то ни было) и самой неслучайной жертвой (поскольку миром насилия его совершенство воспринимается как непростительное оскорбление). Он обречен стать козлом отпущения, --">