Гершом Шолем - Шхина: женский элемент в Божественности

богов их»^[14] [II Сам. 7:23]… Рабби Акива сказал: Если бы этот стих не был написан в Священном Писании, об этом следовало бы запретить говорить. Израиль говорит Святому, да будет благословен Он: «Ты выкупил Себя». Отсюда мы находим, что где бы ни был Израиль в изгнании, это как будто Шхина была изгнана вместе с ним.^[15]

Этот образ самовыкупления Бога из Своего собственного изгнания был выведен, из всего народа только Рабби Акивой, выдающимся представителем эзотеризма, строго укоренённого в иудейском законе, при разъяснении непонятного библейского стиха, чья непонятность сама приглашала к смелому размышлению. Но при всей экстравагантности этой интерпретации Рабби Акива ещё не проводил никакого различия между Богом и Шхиной, что ясно демонстрирует это мишнаитское изречение.

Другие утверждения и экзегезы, которым были впоследствии придан полностью новый смысл в свете каббалистического словоупотребления, не обладали этим специфическим тоном в своём изначальном контексте. Высказывание «Нет ни одного места, которое пустовало бы без Шхины, даже колючий кустарник», что говорится в связи с божественным откровением из горящего кустарника, просто означает, что Бог может проявлять Себя где угодно – даже в самых незначительных вещах, таких как шиповник.^[16] Здесь также Шхина является не чем иным, как присутствием Бога, без всяких дальнейших квалификаций.

Но вполне понятно, что вездесущесть Бога небуквальным способом была бы истолкована как одно из Его качеств, похожее на Его милосердие или Его строгость. Сложно однозначно сказать, когда и где произошло это значимое изменение в древней еврейской литературе. Некоторые исследователи, такие как Абельсон, и в некоторой степени Гольдберг, почувствовали, что определённые талмудические пассажи, в которых Сам Бог говорит «Моя Шхина» (напр. «Я удалю свою Шхину от них»), заставляют читателя толковать Шхину как отдельное качество Бога.^[17] Однако мне это кажется совершенно не бесспорным; эта фраза может также просто означать «Моё присутствие». Можно определённо сказать, что во всех пассажах, которые анализирует Абельсон, Шхина никогда не появляется напротив Бога, и нигде в древней экзотерической аггаде не говорится о «Боге и Его Шхине» как о двух отдельных существах. Бог нередко говорит о Шхине, но никогда с ней; никогда не появляется выражение «Я и Моя Шхина». Представление о Шхине как о находящейся рядом с Богом просто немыслима для древних аггадистов. Следует добавить к этому, для лучшего знания, что аггадическая фигура Шхины никогда не отождествляется или ассоциируется с Божественной Мудростью. Поэтому, когда О.Ш. Ранкин утверждает, что Шхина – «родственная мудрости фигура»,^[18] это является истинным только для гораздо более позднего каббалистического символа Шхины, который мы рассмотрим ниже, и никогда для древних раввинистических источников.

Мы можем всё же сказать, что уже в мире аггадической мысли персонификация Шхины продвигается довольно далеко в нескольких направлениях. Среди тех пассажей, чьи тексты могут быть объективно и неоспоримо установлены, что идут дальше всех, есть описание в Плаче Рабба:

Когда Шхина покинула Святой Храм [после его разрушения], она обернулась и обняла, и поцеловала стены и колонны Храма, заплакала и сказала: «Приветствую тебя, дом святости; Приветствую тебя, дом моего царства; приветствую тебя, дом моей славы; приветствую тебя, впредь мир будет с тобой».^[19]

Но даже здесь нет персонификации женской фигуры, но только, надо сказать, смелая персонификация присутствия Бога. Это ясно показано предыдущей аллегорией, в которой Шхина в этом скорбном состоянии сравнивается не принцессой или царицей, но с царём, как делают эти источники всякий раз, когда используют аллегории о Боге. Ни разу эта древняя литература даже не уподобляла Шхину женщине.

Ещё более определённая персонификация имеется в другом пассаже, – он нередко приводится в поздней еврейской литературе, – но мы не уверены в правильности этого текста (это является весьма спорным). Этот мишнаитский отрывок^[20] касается тех, кто приговорён к наказанию, и сострадания Бога к мучениям преступника, который должен быть повешен: «Когда человек терпит мучения, что говорит Шхина? «Моя голова тяжела, моя рука тяжела». К несчастью для этой теории, в нескольких важных ранних рукописях и ряде цитат отсутствует решающее слово Шхина, поэтому то, что, в --">