Ирина Николаевна Полянская - Нора

Annotation

Рассказ из антологии «Вкус», 1991

Ирина Полянская

Ирина Полянская

НОРА

^{(рассказ)}

Зачем я пишу эти строки в чужой комнате своей уехавшей подруги, неужели только затем, что сейчас, ночью, в чужом доме особенно остро чувствуется плавное, неостановимое движение реки, которая унесет и меня, и потому я пытаюсь слабыми руками удержаться за слова, как за ивовый кустарник, зная, что течение все равно оторвет меня и от них, и от теплых рук жизни, унесет по стремительной своей накатанной дороге. Дом подруги стоит на берегу реки Яузы. Слово «берег» совсем не соответствует действительности, оно выжило по привычке, как и слово «Яуза-река» — эта издыхающая на глазах, продирающаяся сквозь заросли камыша, едва цедящая свои воды речонка течет в каменных берегах. Сегодня посредине ее я увидела мертвую дикую утку: отчего она погибла, не знаю, но умерла с достоинством, спрятав голову под крыло, чтобы не видеть собственной смерти, зарылась в свое последнее тепло — другое крыло распласталось по почти бездыханной воде, которая слабо и прощально перебирала перья... Вот эта умирающая река течет в нескольких шагах от моего временного жилища, и люди, прогуливаясь вдоль нее, стараются не замечать ее судорожного больного дыхания среди упругих, мощно встающих на ее пути камышей.

Подругины стенные часы стрекочут, секундная стрелка дергается, время идет нервическими рывками, точно и его течение переграждают какие-то разросшиеся на пути камыши, бытовой человеческий хлам. Неровное, прерывистое дыхание часов, цедящих секунды, скрежещущий звук нацеленной в пустоту стрелки. И это мое время, отпущенная мне единственная моя собственность в чужом доме, наполненном комариным писком воздухе. Жилище человека должно в какой-то степени отражать ход его мыслей. Здесь все нестройно, все вразнобой, предметы разноязыки. Портреты на стене от Спинозы до Пастернака должны свидетельствовать о диапазоне интересов подруги. На обоях акварельной краской намалевано желтое солнце, смотреть на которое мне особенно больно: лучи его освещают все уголки человеческой несбывшейся мечты о себе. Эти аляповатые лучи рассыпаны как копья, разящие покой и порядок, который должен быть во всяком жилище. На книжной полке царит сумбур, который царит в душе мечтательного человека, пытающегося своим мыслям придать подобие формы, а жизни — подобие смысла. Иннокентий Анненский находится в столь унизительном соседстве, что кажется существом, умершим во время чумы — ни родственников рядом, ни близкой души, кругом одни чужие, объединенные лишь общей смертью во времена чумы. Не корешки книг, а надписи на общей могиле. И взгляд мой дергается, как секундная стрелка: вот старушечье простое в черном платочке лицо, лицо бабушки моей подруги, и я смотрю на него, точно есть надежда, что старушка разожмет свои сомкнутые, проваленные губы и расскажет о том береге, где сейчас и она, и Иннокентий Анненский, и все те, чьи лица развешаны здесь безо всякого порядка и мысли. Как в облаке (снимок затемнен) лицо Марины; и ты, страдалица, в этом пантеоне страдальцев, которые смотрят и смотрят в свое сбывшееся будущее и ничего не знают о нем, зато знаю я. Вот и моя фотография: подруга поместила ее между лучей разросшегося во всю комнату жутковатого солнца, и я так же, как они, смотрю в будущее, но не знаю его.

Она живет одиноко, но жизнью своей довольна. Днем она работает медсестрой в больнице, вечером, лежа на этом широком продавленном темно-зеленом ложе, читает, запустив пальцы в конфетницу, или смотрит телевизор, или размышляет о жизни. Когда я звоню ей, она разговаривает глухо и нетерпеливо, как человек, которого оторвали от важного занятия. Боже ты мой, наши занятия! Наша невидимая, скрытая от глаз людских жизнь, полная самообмана, в котором невольно участвуют все эти лица — от Спинозы до бабушки в черном платке. И каждая вещь здесь, от статуэтки Будды до портрета сибирского кота, дышит незнанием человека самого себя, и каждая — отражает его как это мутное, бельмоватое зеркало в рамке, покрытой золоченой бумагой. Зеркала текут как реки, отражая то одного, то другого, то третьего человека на своей глади. Старушка перед ним поправляла платок, которым потом

--">