Инна Валерьевна Кублицкая - Два письма, написанных во Франции осенью 1582 года

капельки крови, и все развеется, как дурной сон. Винить же человека за то, что сотворил он, когда был зверем, нельзя — ведь в звере нет человеческого сознания, и он поступает согласно своей натуре…

Но, знаешь ли, Санрош оказался не очень хорошим мужем или слишком хорошим католиком. Он предпочел донести на несчастную женщину властям. Было начато судебное разбирательство, и после пыток госпожа Санрош созналась в своих злых делах. Ее сожгли у столба, бедняжку.

Вот такие дела творились у нас в Оверни в год от рождества Христова 1580.

Отсылаю тебе это письмо, как видишь, совсем немногословное в отличие от прочих моих писем, и сажусь писать подробное о всех наших делах. Прямо-таки рука чешется описать тебе кончину госпожи Ю. во всех подробностях — этот рассказ пригодится, я думаю, для твоего Октомерона.

Остаюсь твоя Матильда де К.

Письмо второе, писанное госпожой де Вильсавен настоятельнице Сен-Журденской обители:

Преподобная матушка Схоластика!

Хоть это и не подобает нашему полу, а пришлось и мне побывать в роли исповедника, и, как подобает нашему полу, я не в состоянии удержать исповеданное в себе.

Не так давно в Шамбор прибыл по каким-то делам некий господин Фероль. Тут с ним случился несчастный случай на охоте, не то его сбросил норовистый жеребец, не то еще что-то, право же, вникать в подробности мне не хотелось, когда я увидала его. Мне бы и видеть его не хотелось — вы же знаете, матушка, я не ищу места у одра страждущих, да и от болящих стараюсь держаться подальше, — но этого несчастного Фероля оказалось куда ближе везти в Вильсавен, чем в Шамбор, и мне, как хозяйке, пришлось позаботиться о раненом.

Придя в сознание, этот Фероль, вероятно, понял, как близко он находится к Господу, и пожелал исповедаться. И, как на грех, ни одного духовного лица вокруг. Право же, матушка, не вам будь сказано: как не надо, так этих монахов вокруг, как пчел на меду, а как надо — и не найти никого.

Я, конечно, послала за кюре, но умирающему минута кажется часом, а час — вечностью. И этот несчастный, взяв меня за руку, сказал, что умирать без покаяния он не желает: грешил он много, но все грехи его не так отягощают, как один из них, и с ним на душе он умирать не хочет. В общем, хоть я и не исповедник, и даже не монашка, а пришлось мне выслушать рассказ, который я не постесняюсь назвать удивительным и ужасным.

Несколько лет назад этот самый господин Фероль гостил в Оверни у своего приятеля некоего Санроша. Санрош имел жену, молодую даму, весьма красивую, по словам Фероля. Фероль, как это бывает, влюбился в нее, но дама оказалась неприступна, и его намеков будто бы не понимала, а когда он попытался признаваться в любви в простых и ясных выражениях, возмущенно объявила, что слушать таких слов не желает. Между тем Фероль проведал, что у дамы есть любовник, о котором муж, обычный провинциальный сельский простак, и знать ничего не знал.

И вот Фероль узнал, что в час, когда муж будет заниматься делами с адвокатом, дама назначила любовнику свидание у дальней садовой сторожки. Фероль под предлогом, что хочет пригласить Санроша на охоту, зашел к нему и удостоверился, что тот определенное время будет занят, а потом поспешил тайком к заброшенной сторожке и убедился, что дама встретилась со своим другом.

Когда же возлюбленные расстались, он пошел следом за дамой и на уединенной полянке настоятельно попросил даму даровать ему то, в чем она не отказывала своему любовнику, угрожая ей тем, что расскажет все мужу. Дама тем не менее воспротивилась самым решительным образом.

Распаленный такими обстоятельствами, желая получить удовлетворение своей похоти немедленно и любым способом, Фероль решил учинить насилие, и, угрожая ей, схватил даму за руку.

Дама же начала оказывать ему истовое сопротивление и весьма успешно противостояла ему. Это была молодая сильная женщина, окрепшая от продолжительных прогулок и охоты, «настоящая Юнона», вспоминал Фероль. Ярость придавала ей силы, драка стала уже нешуточной — дошло до того, что она, как фурия, нанесла ему несколько ударов вырванным у него мушкетом, а он уже не угрожая, а всерьез был вынужден бить ее своим охотничьим кинжалом — судя по его рассказу, это был скорее мясницкий тесак. Иначе как могло бы случиться, что именно им он отсек ей кисть руки! Нанесенное даме ужасное увечье отрезвило его, и он, потрясенный, --">