Андрей Сергеевич Терехов - Экспериментиум

сорок лет?

— Ты сам выбрал эту подворотню. Сам, как и в прошлый раз. А я ничего не представляла. Хоть раз в жизни я не хотела ничего представлять и о чем-то думать. И надеялась, что ты поступишь так же. О, видел бы ты свое лицо. Будто тебе на штаны кипяток вылили.

Мужчина вздыхает и говорит медленно, тщательно подбирая слова:

— Мы не можем сделать это… эту… эти…

— Мы не можем трахнуться?

— Господи, ты меня доведешь! Почему тебе обязательно нужно доводить меня?

— Что? Я просто закончила фразу, — тень женщины элегантно чешет ногу (насколько это вообще можно сделать элегантно). — Ты у нас всегда был самый стеснительный в семье. Самый добрый, сильный, красивый — да, ты всегда был красивее меня, — и самый стеснительный. Из-за этого люди помыкают тобой, как ты не поймешь?

— Прекрасно. Хватит. Мы забываем обо всем и ведем себя в дальнейшем как обычные родственники. Мы никогда это не вспоминаем, никогда об этом не говорим. Хватит.

— Всегда поражалась, как ты умеешь вставить этакое словцо. «В дальнейшем». Что оно вообще значит, это «в дальнейшем»? И почему не говорят «в ближайшем»? В дальнейшем ближайшем. Нет, что оно значит все-таки? Через минуту? Час? День? Год?

Дует промозглый ветер. На освещенную часть тротуара влетает листва, фантики, стикер со стилизованной картинкой взрывающегося вертолета. Стикер кивает в разные стороны, будто раскланивается, делает кувырок и мчится дальше.

— День, — бросает устало мужчина. — Тебя устроит один день?

— Нет, меня не устроит день. Ты обещал, что этого не повторится. (повышает голос) Ты обещал! Ну посмотри — это уже было, и ты обещал, что больше не станешь доставать меня. Почему ты опять все портишь? Либо мы родственники, либо нет — можешь ты хоть на что-то окончательно решиться? Вот тебе темный переулок, вот я — приставь меня к стене и сделай хоть один-единственный раз свое дело. Хочешь? О, по глазам вижу, что хочешь. Или забудь это, но забудь навсегда, потому что ты не можешь дергать меня всякий раз, когда тебе неймется, а потом идти на попятную. Решись уже! Или мне самой все сделать? (голос ломается) Я вообще не хочу, чтобы мы притворялись, будто ничего нет. Можно молчать, но чувство остается.

Силуэт женщины — каблуки цокают, цокают — приближается к собеседнику, проводит пальцем по его шее.

— Чувство, — продолжает она, — это вот дразнящее, щемящее чувство, никуда не уйдет.

— (неуверенно) Я уйду. Не буду с тобой видеться, и оно забудется. Встречу нормальную…

— Угу. Пупок не надорвешь? Ты уйдешь, а потом опять станешь ластится, нежничать, закидывать подарками, — прерывает собеседница. Поза ее выглядит напряженной. — Ты достал меня. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что это невыносимо? А если бы у меня муж был? А? Ты понимаешь, что я живу… словно… словно крыса в темном цементном мешке? Дышу цементом, ем цемент, пью цемент, я задохнусь от тебя, если ты и дальше так будешь. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я задохнусь от тебя.

Мужчина отстраняется.

— Не говори ерунды. (неловкая пауза) Хорошо, я уже ухожу. Плохая идея. Больше это не повторится. Спокойной ночи.

Звучит шорох ботинок по асфальту. Женский силуэт остается в одиночестве на стене. Поднимает руку ко рту, затем выставляет ее вперед, точно хочет дотянуться. Несколько секунд ничего не происходит. Вдруг мигает фонарь, и следом раздается тихий голос:

— Лучше я расскажу отцу.

Шаги мужчины замирают. Дует стылый ветер, неся в круг света опавшую листву, обрывок газеты.

— (голос женщины крепнет) Да, я расскажу отцу. Скажу, что нас надо вылечить. И нас вылечат. Хоть так, но это мучение закончится. Ха-ха. Да, ты помнишь, что он сделал с мамой, когда она… О, ты помнишь. Ты лучше меня… помнишь. С нами он сделает тоже, но мне не жалко. Пускай. Нет, ха-ха, тебя он еще и уволит. Если будет смысл. Если от тебя что-то останется.

— Господи, ты сумасшедшая, — голос звучит издалека. — Ты чокнутая психованная… (напряженная пауза) Ты этого не сделаешь.

Женщина стоит неподвижно, ее рука еще вытянута вперед, точно у статуи Ленина, хвостик волос колышется от ветра. Затем фантом на стене шевелится, раздается писк телефона, гудки. Долгие, призрачные, протяжные — как будто к пристани подходит теплоход. Слышно тихое бормотание и тут же — звук возвращающихся шагов.

— Папа? Разбудила? Па… Я хорошо. Нет. Нет. Па… Нет! Папа, я должна сказать, — доносится топот, будто кто-то бежит. — Ты слышишь? Мы с --">