Александр Эпиницкий - Затмение

что об этом говорить: покаялся же он. Я тогда за ним следил, признаться, и помню, как вышел он на Литейный, встал на колени и простоял так три дня, а на четвертый, как дождь пошел, пропал. Я подумал, что надели, видимо, на него уже колодки и отправили на каторгу.

– Да, нет, не на каторгу он попал. Уж простите меня старика, что вмешиваюсь, – поправив студента и круглые роговые очки у себя на носу, вмешался в рассказ доктор. – Иначе дело было. Пришёл он тогда в казенный дом, рассказал о содеянном, повинился, да тут же умом – как бы правильнее сказать? – не то чтобы помешался, а вроде как другим человеком сделался. Впрочем, о ту пору в тонкости дела и в душу его, само собой, вникать никто не стал, а определили его сразу в одно заведение, где помещают обычно таких, как он. Он же, мне кажется, и не заметил, что не на каторге оказался, а в клинике. И не мудрено: в палате во флигеле, где его поместили, та же серость была вокруг, та же рвань, смрад, запустение и, главное, те же несчастные люди там жили. Правда, поначалу бить его там стали сильно и часто. Санитар там был один – Никитой звали. Кулаки у него, нужно отметить, были не маленькие. Вот и учил он этими кулаками пациентов уму-разуму. У нас ведь, как: до многих «ум-разум» только через голову и доходит, по-другому, объясняй не объясняй, безобразничать начнут. И столько этот Никита нашему человеку ума в голову вколотил, что выздоровел тот и понял, что прежде чем других счастливыми сделать, нужно это счастье узнать и на себе прочувствовать. Вот так-то вот. После выздоровления провожал его, помню, сам Никита. Трогательная это была сцена. До ворот от флигеля рукой было подать, но шли они вместе по тропе не менее часа. То остановятся, то на скамейке вместе присядут. Во всё это время говорил один Никита и нашему человеку в глаза заглядывал, как будто повиниться перед ним в чём хотел. А наш человек, когда уже к воротам они подошли, только одно ему и ответил: «Спасибо тебе, Никита-богатырь!» И поклонился ему в пояс после этих слов. Расплакался тут совсем Никита, обнял его и благословил святым крестом на дорогу. И подумайте только, нашел-таки наш человек свое счастье. Встретил он необыкновенную женщину, которая ради него готова была в пекло идти и на метле летать. И стал он книжки сочинять о любви вселенской.

Выслушав этот рассказ, я невольно вновь взглянул на девушку с пирожком. Слезы у неё поутихли; только ресницы немного слиплись и потемнели, отчего взгляд её стал выразительным, ярким, острым. Появилось в глазах у неё что-то похожее на тихую, скромную радость.

Тем временем нить разговора перехватил отставной военный инженер. Человек этот был хоть и пожилой, но весьма крепкий и, как я слышал, побывавший не раз в «горячих точках».

– Верно говоришь, доктор. Только недолго счастье его продлилось, и мытарства его на том не закончились, – сказал он. – Ушла любовь его, и понял наш человек, что не видать ему больше счастья до скончания века, потому что другой, новой, любви ему не надобно было: любовь ведь его была настоящая, а настоящая любовь – она одна и на всю жизнь. Горевал он тогда сильно и безутешно, и решил так, что, если своего счастья уже не добыть, то нужно других к этому счастью водить. В те годы – а было это как раз после падения метеорита – у нас одно такое необычное место появилось, где вроде как можно было это самое счастье получить. Не мало он туда кого отвёл, и у многих после этого желания о лучшей и счастливой жизни сбылись. Правда, многие от этого еще несчастнее стали, потому что у нашего человека всё наоборот: как только получит он счастье свое, так сразу впадает в тоску и жить ему не хочется. А жить-то ему очень сильно как хочется, вот и счастлив он от того, что несчастный ходит и всю жизнь это бремя несёт. Не знаю, почему так происходит – то ли страдания активируют некие тайные нейроны в мозгу, то ли считаем мы себя не достойными жить лучшей жизнью.

– Да ведь счастье-то многие воспринимают как итог, вершину бытия, финиш, уважаемый Максим Фадеевич. Так я полагаю, – сказал журналист одной весьма популярной столичной газеты. – Вершина бытия достигнута, а само бытие у человека при этом продолжается. И что с этим бытием прикажете делать? То-то же, и я не знаю. От этого и мытарства из крайности в крайность происходят. Помните, что с ним произошло после того, как он сам счастье испытал и других им наделил? Возненавидел вдруг он всех разом, и себя в первую очередь. Он тогда всё на охоту собирался. Надоели --">