Ирина Лунинская - Удиви меня смехом смерти (СИ)

  После всего ты уходишь в душ, а я лежу, расслабленная, думаю о ерунде, например о том, что в слове "коитус" последняя "эс" тянется столько, сколько хочется двоим. О местных винах, о мудром юморе стариков, которого так не хватает нам; о том, что многие люди ничего не делают, кроме денег, но нравы у них, как у панкующей школоты.

   О завтрашнем дне я не думаю. Всему свое время.

   Ты возвращаешься, заворачиваешься в простыню; я говорю, что ты похож на римского поэта, на Горация, на Сенеку, или Сенека не поэт? неважно; ты улыбаешься, часто и мелко дышишь. На самом деле ты похож на мальчика, выдумщика, на кого угодно, ты и есть мальчик, необычный, опасный, ты был бы вправе об этом не знать, но не получится, придется рассказать, я уже решила.

  Потом, Марк. А сейчас ты начнешь читать мне свои верлибры, совсем не те, что мне нужны, но ничего не бывает сразу, Марк, ничего сразу, не надо, не надо спешить.

   И начинаешь. Тщательно, с выражением, у тебя хороший тембр, и ты это знаешь; интонируешь, расставляешь знаки препинания, вплоть до точки с запятой. Слушаю, полузакрыв глаза, шум легкомысленного, пляжного лета смешивается с твоим голосом, я настраиваюсь, я должна быть правдивой. Ты не слишком умен, ты наивен, но, как всякий демон, ты чувствуешь фальшь.

   "Марк, ну ты чего, ну что за штампы, что за банальщина, чайки над пирсом, звенящее солнце, падающее вниз, но хоть бы вверх оно падало, что ли... И всё пепельное, заплатки облаков пепельные, волосы пепельные, у тебя что-то личное с этим пеплом, курить бросил? Ты же талантлив, ты умеешь, ладно бы я такое писала ..."

   Сначала ты не обижаешься, еще катишься по инерции своего настроения, нашего утреннего буйства друг в друге, но обида уже внутри, она растет, ей никуда не деться. Все художники, все сочинители ненавидят критику, любые, любую, пусть и не признаются в этом даже себе; особенно себе.

   "Марк, не пиши о том, что видишь, выйди за пределы опыта, придумай мир, разрушь мир, ты же не графоман, который не может понять настоящего; не описать, а придумать, подумай об этом, подумай, подумай, придумай..."

  Ты молчишь правильным, хорошим, нужным мне молчанием.

   Привет, Ник. Спешу поделиться новостью - вчера я решила тебя убить.

   Это не эмоции, не подумай, не наспех принятое решение. Я не сразу пришла к этому. Дело в моей эгоистичной чистоплотности, вернее, "чистодуховности", грязь тела смывается легко.

   Да, Ник. Я так и не простила себе, что не смогла преодолеть твою носорожью настырность, что уступила, да еще и наивно полагала, что я, это я охотник, а ты добыча; плохо понимаю, чем я тогда думала. Не из-за денег же, хотя деньги имели значение - мне всегда казалось, что очень богатые люди незаурядны, и в чем-то была права - ты выдающийся говнюк. Еще вор и подлец, конечно, и душегуб, как говорили раньше, но это не важно; таких ублюдков много, а улучшать мир я перестала еще в ранней юности. Никто не является причиной моих неудач, сказала я себе однажды, и я не собираюсь обвинять тебя в лишних грехах; тебе довольно своих.

   Дело не в тебе, дело во мне, прости мне эту пошлость. Мне не хочется, чтобы ты продолжал жить. Конечно, правильным решением с точки зрения логики было бы убить себя, но, скажу тебе честно, всерьез такую мысль я даже не рассматривала.

   Ты - пока еще живое свидетельство моего дурновкусия, надеюсь, кратковременного. Когда тебя не будет в списке живых, мысль об этой ошибке никуда не денется, но наверняка потускнеет, станет не такой навязчивой - во всяком случае, мне хочется так думать.

   До встречи в аду, Ник.

   С лоджии хорошо просматривается пляж. Когда начинается отлив, крошечный бугорок мыса увеличивается, превращаясь в золотистую полоску, море отступает, обнажая песок. Ты мне сказал об этом в первый день, смеясь, "это же так эротично, любимая, это наотмашь, это очень".

  Прости, Марк. Я тебя не люблю.

  Смотрю в бинокль - купила его вчера в какой-то лавке, смотрю на затон с яхтами,

--">