Татьяна Викторовна Тихонова - Неисчезающие мамонты (СИ)

  Странное время, будто кисель. Маску бы надеть, но не могу. Что за характер. Неловко сторониться людей. Но надо привыкнуть. Клеточки в магазине. Встаешь, ждёшь. Мужик вклинивается впереди, в мою клетку. Женщина сзади рассказывает громко кому-то:

- Этот вирус... Я сейчас на бабку в лифте наорала, зачем она в лифт лезет, когда там нет полтора метра, до сих пор, как вспомню, стыдно. Я так испугалась... Это ненормально...

Машка отказывается выходить на улицу. Боится людей в масках, как я ни пытаюсь отвлечь или объяснить. Не плачет, не капризничает, просто зовёт домой. А недавно она увидела в новостях, как мальчика в маске к скорой вели четверо врачей в изоляционных костюмах. Стали укладывать его на закрытые, похожие на короб, носилки. Мальчик в маске тихо говорил: "Зачем меня туда?" Забыла выключить телевизор.

- Мальчика спасут, Маш, - сказала я.

- Он там один, в гробике, - сказала Машка.

Потом мы с ней дня три играли только в больницу. Вылечили всех, кто нам попался на глаза, даже моего краба.

Переделали все поделки, насочиняли новых, достали все ракушки, рябиновые бусы, жёлуди, куски коры и мха, которые я насобирала и складывала в книжном шкафу на нижней полке. Построили дом кошке Соне, псу Боцману, и Машке - тоже построили. Она теперь не выходит оттуда, лежит и возит своего пони на колёсиках туда-сюда. Сонька и Боцман там же.

Тоскливо тянутся эти дни. Костя сказал, что лучше будет оставаться пока в больнице, просто так лучше, безопаснее, а Машка всё время спрашивает, где папа. Он разговаривает с ней, как только минута выдаётся свободная.

Выйти бы погулять, но Машку пугает эта дистанция, начинает плакать, когда видит, что нельзя поиграть с Настей, что её мама в маске тянет Настю за руку. И однажды я зачем-то сказала:

- Мы сейчас придём домой, и я нарисую сад, который мне снился в детстве. Там можно будет бегать по дорожкам, играть... Ты видела когда-нибудь Добрую мудрую змею? У неё большие круглые очки, она лежит на той солнечной террасе, что нависает над лесом в южной его части. В лес можно попасть через калитку прямо из сада...

Машка затаила дыхание, ухватила за руку и потянула домой. А дома рисовали. До ночи. Утром Машка растормошила меня, и мы опять рисовали. Дошли до калитки из нашего сада. Завтра надо открыть её... Но я чего-то испугалась и стала рисовать боковые дорожки, вдоль них мы сажали цветы.

- Понимаешь, сад он такой, если не сделать всё по-настоящему, калитка не откроется и деревья не зашумят, птицы, они не запоют...

Машка серьёзно кивала и, старательно сопя, рисовала вслед за мной цветы. У меня скучные, правильные и ровные, у неё, на кривой длинной ножке, в три толстых лепестка, но живее моих во много раз. Будто она секрет какой знает. И кажется, что травинки и цветы под её рукой оживают. Потом мы рисовали дорожку, каменную, из речных голышей, такая вела к калитке...

Утром распахиваю шторы. Тормошу Машку. Она лежит, отвернувшись к стене, свернувшись калачиком. Глаза закрыты, но вижу - уже не спит.

- Папа не пришёл? - спрашивает.

- Нет, он звонил, сказал, что позвонит, как только ты проснёшься.

Машка лениво поковырялась в манной каше, из яйца сделала гнома, напялив на него шляпу из банана.

- Гнома есть нельзя, - хитро покосилась на меня.

А я смотрела на неё и переживала. Мало ли что у меня был этот сад в детстве, придумала и верила до того, что помню зарубки на калитке. Зарубки старые, походили на зарубки ножом. Понятно, что это был лесник, он вспомнил, сколько встретил оленей на своём пути, у него не было с собой блокнота и карандаша, он забыл, и поэтому чиркнул пару раз на калитке - думала тогда я. Смешно.

Вряд ли калитка откроется теперь, но ведь не хочется расстраивать Машку. И я водила её по дорожкам сада вот уже вторую неделю. А позапрошлой ночью вдруг проснулась от того, что кряжистые стволы скрипели. От ветра. Они стали скрипеть каждую ночь. Вдруг поднимался ветер. Шелестела листва. Мне всё меньше хотелось дойти до калитки.

--">