(Ainessi) - Чистое небо (СИ)

========== Ars moriendi (Искусство умирания) ==========

— Мы живем с теми решениями, которые принимаем. Это и есть мужество.

Надо уметь отвечать за свои ошибки.

(М. Л. Стедман. Свет в океане)

В комнате было холодно и темно, а моросящая серость за окном ничем не напоминала об обещанном синоптиками жарком лете. Капли дождя оставляли на окнах грязные следы и скатывались на бывший некогда белым подоконник. По телевизору говорили, что это пепел. Слишком много пепла и копоти от взрывов. Еще по телевизору говорили, что враг далеко от города, что союзные договоры скоро будут подписаны — и все закончится.

Саша почти верила тому, что говорили. Но эта проклятая грязь. И холод.

И слезы, слишком много слез и паники.

В соседней комнате глухо разрыдалась мать. Саша не двинулась с места, только плотнее закуталась в тонкое покрывало. Что именно случилось — она знала и так. Родной город матери сравняли с землей, они с отцом еще вчера видели сюжет. А сегодня с утра пришло письмо от одного из кузенов, из тех, что служат. О смерти его родителей, она была почти уверена. Да, даже если и нет — вместе с весточкой от родни пришло письмо Паши, само по себе было достаточный повод для материнской истерики.

«Напиши ему», — эту чертову фразу она слышала третий месяц. И всякий раз за ней следовали крики о ее невоспитанности, бесчувственности и бессердечности. Сначала Саша пыталась спорить, но бесплодные попытки вскоре начали вызывать лишь усталость и отвращение. «Ты хочешь, чтобы я сдохла, — кричала в запале мать. — Ты меня ненавидишь!» Она в ответ холодно пожимала плечами и уходила к себе.

Эти крики и слезы, проклятые крики, продолжающиеся уже год и три месяца.

Почти полтора года холода, полтора года серого неба и грязи.

Полтора года липкого, душащего страха родителей.

Полтора года желания сбежать хоть куда: на панель, на фронт, на небеса — только бы подальше отсюда. Этого родители и боялись: не войны, не смерти — того, что она уйдет и бросит их наедине с сошедшим с ума миром. И, черт, как же хотелось это сделать. Плюнуть на все, собраться и сбежать. Так, чтобы никто не нашел. Никогда.

Саша накрылась покрывалом с головой и закрыла глаза. Всхлипы и крики из соседней комнаты смешивались со стуком капель по стеклу, рокотом моторов на шоссе и далекими отзвуками взрывов. Где-то была война, где-то жизнь, а у нее — безысходность и пронизывающий холод. Поэты середины двадцатого века писали, что на войне страшно, но она не чувствовала страха. Только безумное, всепоглощающее отчаяние.

Под подушкой жалобно запищал коммуникатор, Саша с облегчением запихнула в уши капельки наушников, отсекая все звуки, кроме мелодичной трели звонка. Но сегодня, определенно, был не ее день: вместе с щелчком кнопки «принять» раздались сдавленные рыдания.

— Я не хочу, Саш, — жалобно прошептал чей-то голос.

Она тряхнула головой, недоуменно нахмурилась и вытащила коммуникатор, пытаясь разглядеть на дисплее имя звонящего.

— Я не хочу, — повторил голос.

Звонок оборвался.

Радостно подсветившийся дисплей поспешил продемонстрировать длительность вызова, баланс счета и участников звонка: Александра и Юля.

Юля?

Она еще более недоуменно посмотрела на дисплей и обновила станицу. Надпись не менялась, девушка на аватарке Юли все также радостно подмигивала и широко улыбалась, а кнопка «вызов» рядом с ней переливалась серебристо-зеленым, предлагая перезвонить. Пожав плечами, Саша провела по ней пальцем, удобнее устраиваясь на кровати. Тишина в наушниках сменилась короткой трелью, которая, сразу после щелчка соединения перешла в тихие всхлипы.

— Юль?

Раздавшийся полувздох-полустон заставил ее вздрогнуть и пожалеть о своем решении. Еще одна. Проклятое везение.

— Я не хочу, — надрывно, хрипло прошептала подружка и опять разрыдалась.

Саша прижала пальцы к вискам и закрыла глаза, медленно считая до десяти. Один — не орать, два — не психовать, три — она редко рыдает, четыре — что-то, правда, случилось, пять — всех за нее убью, шесть — не психовать, семь — все хорошо, восемь — мир прекрасен, девять — мой рыжий ангел, десять…

— Юки, что

--">