Nicols Nicolson , RomKo - Да, были люди в иное время!

          Пролог 

«Со вздохом витязь вкруг себя

Взирает грустными очами.

"О поле, поле, кто тебя

Усеял мертвыми костями?

Чей борзый конь тебя топтал

В последний час кровавой битвы?

Кто на тебе со славой пал?

Чьи небо слышало молитвы?»

        А.С. Пушкин, «Руслан и Людмила»

Небо на восходе начинало робко светлеть. Пройдет совсем немного времени и ласковое солнце легко и уверенно, ярким, ослепляющим диском, выкатится на свое законное место на небосводе, раз и навсегда определенное ему Творцом на четвертый день сотворения мира.

Новый день начинался, но прохладная свежесть весенней ночи еще держала в цепких объятиях Морфея небольшое село Михайловку. Казалось, на сонную землю кто-то щедро высыпал обильные горсти жемчужин сверкающей росы.

Жалкие остатки клубящегося тумана, цепляясь за кроны древних грушевых садов, неспешно и вяло, без единого звука, сливались в глубокий обрывистый овраг на окраине этого селения.

Было слышно как из глубин стремительной речушки Ставчанка, сверкая чешуей золотистой кольчуги взметнулась вверх крупная рыбина и своим мощным телом обрушилась в мрачную воду заводи. За ней последовали и все послушные рыбки помельче этой небольшой стайки. По речному плесу разошлись широкие  круги, окончательно разбудив вечно торопящуюся куда-то речку.

По неширокой дорожке, протоптанной всяким зверьем, к водопою на речушке величаво проследовала дикая коза. Ей наперерез, кося глазами по сторонам, бросился длинноухий заяц - явно спешил пощипать свежую травку на небольшой полянке.

Где-то в глубине грушевых садов ухал филин, извещая своих сородичей об удачной охоте, чем не могла похвастаться мышка-полевка, безжизненно повиснув в безжалостных когтях этого бесшумного мудреца леса.

Невесть откуда прилетевший ветерок в первые секунды своего неожиданного рождения с тихим шелестом пробежал по верхушкам деревьев. Запутавшись в изувеченных временем корявых ветвях, не затих, а начал стремительно крепнуть, все сильнее раскачивать уставшие от жизни стволы груш. За какие-то мгновения ветер достиг ураганной силы.

Завывая на все лады, ветер пронесся через грушевые сады, частично избавил их от красиво цветущего и одуряюще пахнущего весной убранства, молодой, еще не окрепшей листвы и белоснежных лепестков цветков, из которых могли народиться сочные и вкусные плоды — медовые груши.

Белое, с вкраплениями изумрудного цвета облако, подгоняемое ветром, устремилось ввысь, навстречу лучам восходящего солнца.

Эту смесь из ароматных лепестков и нежных зеленых молодых листиков, не успевших насладиться своей кратковременной жизнью и не доживших до восхода солнца , ветер вынес в сторону большого и ровного поля и внезапно стих.

Цветы и листья, еще сохраняя инерцию, переданную им злым ветром, вращаясь, начали разлетаться по всему полю, покрывая бело-зеленым саваном трупы, облаченные в фельдграу, глубокие и мелкие воронки от разрывов снарядов.

Вот наконец-то эта белая лепестковая стена достигла позиций ротного опорного пункта пятой роты второго батальона 137-го пехотного Нежинского Её Императорского Высочества Великой Княгини Марии Павловны полка.

Живых здесь не было. Снежинки лепестков тихо, словно боясь потревожить сон погибших солдат, упускались на окопы и покрывали ровным невесомым слоем разбитые позиции русских трехдюймовок.

В окопе стоит молодой прапорщик Тимофеев, устремив свой немигающий взгляд в сторону наступающего противника. Прапорщик мертв, но продолжает стоять - упасть ему мешал штык немецкого карабина, пронзивший грудь отважного русского воина и воткнувшийся затем в рыжеватого цвета глинистую стенку окопа.

У ног прапорщика валялся мертвый здоровенный рыжий детина в германской форме, с аккуратной дырочкой во лбу. Похоже, Тимофеев, прежде чем умереть, лишил жизни того, кто забрал жизнь у него самого.

Дальше лепестки цветов опускались на двух воинов, германца и русского. Казалось, что они просто обнялись и мирно спят, но это далеко не так. В левой части груди русского воина торчал большой нож, а все лицо было залито кровью. Кровью его врага, в горло которого он вцепился зубами.

И где бы на разорванные