Андрей Алексеевич Кокоулин - Секретарь

Сквозь зелень посаженных во дворе лип проглядывало солнце, ещё не жаркое, весеннее. Неделя до лета, а оно все никак не могло раскочегариться. Пора бы.

В небе медленно таял инверсионный след.

Жижа сидел на скамейке у подъезда с ярко горящей надписью «Игровые автоматы» и считал мелочь. Всей мелочи было четыре монеты. Что там считать?

— Хай, — сказал Лёшка.

— А-а, ты, — оторвал взгляд от ладони Жижа. — Как твоё ничего?

Они стукнулись кулаками.

Жижа, то есть, Женька Журавский, парнем был высоким и пухлым. А еще медлительным и непрошибаемо спокойным. Из-за комплекции и склада характера его сначала звали Слоном, а когда он отрастил длинные волосы, то Мамонтом.

«Жижа» была кличка только для своих, которыми Женька признавал лишь Тёмку Гладилина да вот Лёшку.

— Съездил я на Шевцова, — сказал Лёшка.

— И как? — Жижа аккуратно сложил монеты в карман куртки.

Лёшка выдержал драматургическую паузу. Тьфу, блин, драматическую. На Жижу она, впрочем, не подействовала. Мамонт, он мамонт и есть. Толстокожий. Женька спокойно лупал глазами и ждал.

Пантомима, ага.

— Взяли, — сказал Лёшка.

— Чего-о? — не поверил Жижа.

— Того, — Лёшка подвинул приятеля на скамейке и сел. — И штуку одну дали.

— В смысле, тысячу? Всего-то!

— В смысле, вот.

Лёшка раскрыл ладонь с пластинкой.

— Что за хрень? — склонился Жижа, разглядывая. — Кость, да?

— Малая берцовая.

— Я серьёзно.

— Не знаю. Думаю, моржовый клык.

— Народное творчество. Резьба.

Жижа подцепил хельманне толстыми пальцами. Помял, пошкрябал грязным ногтем, понюхал и даже — Лёшка скривился — лизнул.

— Точно, кость. Слушай, — загорелся Жижа, — может, это как в фильме про эти, блин… такие костяные фигурки редкие.

— Нэцке?

— Во-во. Представь, сколько такая штука стоит.

Лёшка забрал хельманне из рук Жижи.

— Ага, так мне с панталыку её и отдали.

— Ну, отдали же. А этот… работодатель — нормальный? Иностранец?

— Получше нас русский знает. Но какой-то… — Лёшка вспомнил уколовший шею клинок. — В общем, со странностями. В камзоле ходит.

— Хе, у них у всех бзики, кто богатые. Когда денег много, можно и в камзоле ходить. И голым тоже можно. У меня вон батя вечно в трусах по квартире ходит.

— Он у тебя богатый?

— В том-то и дело, что нет, — помрачнел приятель.

Они помолчали.

Говорить вроде и не о чём больше. Фильмов нормальных в торрентах не прибавилось. В игры Жижа не играл, ни в «Старкрафт», ни в «Баттлу». До футбола ещё четыре дня.

— Ну, ладно, почапал я домой, — поднялся Лёшка.

— Ага, — ссутулился Женька. Шмыгнул носом. — У тебя сотки нет? До пятницы.

Взгляд его стал просительным.

Сотенная у Лёшки была. Но Жижины «до пятницы» вовсе не означали именно до пятницы, по крайней мере, это могла быть и следующая пятница, и пятница через месяц, а там или долг забудут, или сам Жижа забудет, попробуй его переубеди, что занимал.

И все же врать Лёшка не стал.

— Есть, — сказал он. — Но это на телефон бросить надо.

— А-а, — протянул Жижа, — телефон — это святое. У самого четыре рэ на счету. Ладно, бывай.

Они снова стукнулись кулаками.

Лёшка проскочил перед тормознувшим «опелем» к ограде какого-то раскопа с трубами, затем по мостику перебрался к своей девятиэтажке.

Сестру он застал захлопывающей квартирную дверь.

Рядом с ней пританцовывала такая же плотненькая, невысокая подружка, то ли Катя, то ли Люба. Браслетики, резинки, шапочка с пумпоном.

— Эй-эй, — поймал Динку Лёшка, — ты куда это?

— Гошу кормить!

— Какого Гошу?

— Морскую свинку, тупой!

— Чего?

— Тупой!

Сестра вырвалась, показала язык, и они с подружкой, крича: «Сдрисни, сдрисни навсегда!», побежали вниз по лестнице. В щель между пролётами было видно, как мелкают курточные фиолетовый и темно-синий рукава.

Шмакодявка.

Лёшка открыл дверь, прямо в ботинках (вроде ж чистые) прошлепал на кухню. Кастрюля с супом стояла на плите, правда, уже чуть тёплая.

Динка, как всегда, поев, посуду за собой не вымыла, бросила грязную тарелку в раковину, где уже дожидались воды и губки два стакана из-под томатного сока, блюдце, салатница и штук пять ложек.

Стрекоза, блин. По ушам надавать.