Татьяна Владимировна Томах - Теперь ты умеешь (СИ)

сердце. Как будто он настоящий остался там, а здесь воскресили наскоро слепленный из голографических проекций аватар.

   - Помнишь, ты хотел меня нарисовать? - напомнила Аня и покраснела.

   - Да. Как-нибудь, - неопределенно ответил Паша. Зыбкому призраку, в которого он превратился, больше не хотелось ничего рисовать. Слишком сложно - собирать целые миры из бумаги, карандашных линий и цветных пятен. Ему бы удержать собственную цельность, не рассыпаться на осколки и тени.

   Игорь Дмитриевич сказал, что нужно появиться там, в модели, еще раз. Показать им чудо воскрешения. Паша послушно согласился. Когда он опустился в капсулу, сердце обожгло холодом - будто копье легионера опять  вонзилось в грудь.

   Потом он сказал Игорю Дмитриевичу:

    - Я ведь говорил им хорошие и правильные слова. Но для того, чтобы их услышать, им нужно было меня сперва убить. А потом увидеть, что вопреки здравому смыслу, я воскрес. И только тогда они задумались над тем, что я говорил. Хотя сами слова ничуть не изменились. Вам не кажется, что есть что-то неистребимо порочное и извращенное в человеческой природе? Если истина и добро доходит до них только таким сложным путем?

   Игорь Дмитриевич посмотрел на него с удивлением. Должно быть, он не привык, чтобы Паша так говорил.

   - Пашенька... - мягко и слегка неуверенно начал он. И замолчал, впервые куда-то растеряв свою многословность. Потом извиняющее улыбнулся: - Похоже, я сейчас не могу придумать ничего, кроме избитой сентенции, что не стоит обобщать, потому что все люди разные. И, в конце концов, мы с вами тоже люди, но наша природа, вроде бы...

   - Возможно, - перебил его Паша, - я уже не совсем человек.

   Лицо Игоря Дмитриевича стало изумленным.

   - Видите ли, - попробовал объяснить Паша то, что пока сам толком не понимал, - Мы вообще все здесь делаем то, что обычно делают боги, а не люди. Уже это как-то влияет...  Но главное, в человеческой природе заложена смертность. Она определяет очень многие ключевые вещи. Когда умираешь и опять воскресаешь, эта система ломается. Наверное, чем чаще это происходит, тем меньше от нее остается. И ты постепенно становишься кем-то другим.

   - Кем? - еле слышно спросил Игорь Дмитриевич.

   - Я не знаю.

   Возможно - подумал Паша, - мне стоит умереть еще раз. Чтобы понять. Или чтобы попробовать вернуться назад. Найти какой-то смысл. Например, захотеть снова рисовать.

<p>

***</p>

   - Поздравляю! - сказала Ирина, широко улыбаясь. Странно, теперь в ее чертах Паше больше не мерещилась Юля. Более того - он уже с трудом припоминал, кто это. Прежняя жизнь, до Модели, казалась ему далекой, будто скрытой туманом. Как фильм на старой пленке, где силуэты слегка размыты, голоса искажены, а интерьеры подернуты рябью помех. О том Паше он думал, как о каком-то другом, знакомом, но уже слегка подзабытом, человеке. Впрочем, так и было.

   Жил мальчик в сером дождливом городе. Горевал о погибших родителях, тосковал от одиночества, мечтал о любви, дружбе и признании, рисовал этюды, надеялся когда-нибудь написать гениальную картину. Влюбился в девочку - кажется, ее звали Юля. Верил, что это по-настоящему и навсегда. Но она врала ему - что-то про больную мать, кредит, долги, лекарства. Конечно, он отдал все что было - квартиру и родительское наследство, и даже больше. И Юля тотчас исчезла, как и не было, вместе с деньгами, напоследок обозвав мальчика бездарностью и неудачником - чтобы хоть как-то оправдать свое вранье, воровство и постыдное бегство. Трогательная  и глупая история. Тысячи таких. Что о ней вспоминать?

   - Подождите, с чем поздравления? - удивился Игорь Дмитриевич.

   - Эксперимент с Моделью закончен, - сказала Ирина. - Всем спасибо. Молодцы.

   - Но ведь... мы едва добрались о настоящего времени... То есть, примерно начало двадцать первого века, если сравнивать с Землей. А дальше?

--">