Анна Азырова - Йормундур

чёрными кудрями и выбритой тонзурой на макушке, острыми скулами и тонкими губами. Разрез чёрных глаз кажется сродни восточному.

— Ансельмо, — несчастная повернулась, поднялась на локтях. — Я… я…

— Тише, — гость заботливо погладил её по щеке, кожа под пальцами еще мокра от слёз. Как будто опомнившись, Ансельмо вынул из рукава пряник и подал подруге. — Мы забудем об этом. Никто не посмеет…

— Нет! — Олалья рывком села. Сверкающие в полутьме глаза вспыхнули гневом. — Я ничего не забуду! И… Я должна…

— Ты должна выбросить весь этот кошмар из головы! — отрезал дрожащий от гнева Ансельмо, как следует тряхнув девчонку за плечи.

Олалья хрипло зарычала, высвободилась из чужих рук, слепо размахивая кулаками.

— Кошмар?! Кошмар, говоришь? Мне с ним было хорошо, как… ни с кем не было! — последние слова она буквально выплюнула в обидчика. Тот разом обомлел, сжал что есть сил рясу, но ничего не ответил. Казалось, Олалья пожалеет о своих словах, кинется обнимать друга, но девушка лишь пристально глядела на него, выжидая. — Ансельмо. Йемо, — гневные морщинки сошли с нежного лица. — Я не знаю, что со мною творится. Этот человек, его зовут Стюр. Прошу, ты должен найти его!

Ансельмо вылупил глаза, точно лемур. Детское лицо из белого стало серым.

— Йемо, я знаю, ты всё для меня сделаешь. Найди его и скажи, что я… что мне необходимо его видеть. Скажи что угодно, но приведи его ко мне! — и монашка в избытке чувств закрылась руками, выдохнув задушенные рыдания.

Из кельи Ансельмо вышел, шатаясь. В здании монастыря не было ни души: братия всем скопом патрулировала местность, чтобы, не приведи Бог, мадхус — языческие чудовища — не воротились. Одинокий монах заглянул к себе в комнату, достал из сундука старый плащ с капюшоном, пригодный скорее для дождя, нежели для снега, обулся в единственные свои ботинки, подбитые гвоздями, взял со стола фонарь, вздохнул раз — другой и отправился в путь.

Спустившись во двор, поёжился ни столько от мороза, сколько от страха перед стремительно надвигающейся ночью. У лесной межи мелькали десятки жёлтых огоньков — то монахи сторожат ветхую стену. Что ж, придётся изловчиться и промелькнуть незамеченным. Беглец надел капюшон, перекинул за спину дорожную сумку и поплёлся к лесу. У кордона нашёл годное тенистое место вдоль хлева, сунул фонарь под плащ, тишком прокрался. Оттуда зашвырнул в чащу камушек. Уловка сработала: монахи услыхали шорох и разом поплелись туда, где упал камень. Тем временем Ансельмо юркнул меж деревьев и был таков.

Дорогу к деревне путник знал хорошо, как-никак провёл там детство. А всё ж по тёмному густому лесу с единственным фонарём ходить ой как боязно. Да еще эта… Лало. Учудила, нечего сказать.

Безрассудство — переть посреди ночи в захваченную язычниками деревню, да ещё искать там злобного дикаря, который и слушать-то не станет — убьёт или ещё чего похуже. Но Ансельмо не рассуждал. Надо значит надо.

Над головой заухала сова. Луна взошла высоко и теперь кое-как освещала знакомую тропинку, бросая луч сквозь извилистые ветви дуба. Зимний воздух покалывал нос. На душе становилось тяжелей и тяжелей.

Ансельмо знал свою подругу много лет. Маленькой, до того, как остаться сиротой, всеми отвергнутой и забытой, Лало держала Йемо на коленках и развлекала деревянной лошадкой. Подросший, он отбивал кулаками строптивую девчонку от старших деревенских парней, хотя крепышом Ансельмо не назовёшь. Спасибо хоть самого не трогали — ссадины и синяки не в счёт. Тощий, нескладный, да и лицом не вышел — словом, не чета такой красавице, как Олалья. Йемо природа наградила обликом испанца, в чьих жилах течёт кровь мавров, владевших всей южной и центральной частью полуострова: тёмные волосы, карие глаза, смугловатая кожа. Пускай они с Лалой и одного поля ягоды, но всё внимание, как правило, уходило ей. Плохо это или хорошо.

Когда Ансельмо решил постричься в монахи, судьба едва не разъединила друзей. Олалья ни минуты не размышляла — куда пойдёт Йемо, туда пойдёт и она. Детьми они решили выдать длинокудрую Лалу за паренька, и без особых метаний она лишилась своего главного богатства. Глупую затею в монастыре рассекретили: взрослые на диво легко узнают женщин по лицу. Но, учтя совсем ещё ребячий возраст, сиротке позволили быть хористкой и временно находиться в обители. Сейчас пятнадцатилетняя дева доросла бы до послушницы или невесты на --">