Владимир Иванов - Любовь и войны полов

привлекавшие меня своей полной распущенностью. Гекльберри Финн, по сравнению с ними, был эталоном благопристойности…

Три этих мира были яростными антагонистами, но мне некому было об этом сказать и, помятуя чёткие мамины наставления, я постоянно искал в них максимально приемлемую для всех трёх, «единую форму поведения». Как, «единственно правильную»…

Лишь много позже я осознал, что детская эта борьба моя, была глубоко естественным инстинктом сохранения самого главного, что есть в каждом – его психической целостности. Мой юный организм противился, как мог, любым формам неискренности, как главным угрозам своего мира внутреннего. Он стремился и хотел быть везде максимально естественным и одинаковым – только самим собой!

Постепенно, я принялся наблюдать, как выходят из этой ситуации другие. Особенно меня удручало, что для большинства людей этой проблемы не существовало и вовсе. Вообще!..

Самыми счастливыми, по моему убеждению, были те, у кого было, хоть какое-то своё – всё равно какое – любимое занятие или увлечение, которому они самозабвенно и предавались. Один день и ночь мастерил, какие-то модели чего-то, другой собирал свои невероятные радиостанции, третий увлекался музыкой и коллекционированием пластинок, четвёртый был повёрнут на спорте, пятый бредил рыбалкой и природой, шестой был неистовым рабом своей собственной всеобъемлющей жадности…

Я понял, что если, хочу быть счастлив, то мне необходимо срочно найти себе, какое-нибудь, собственное любимое дело. Всё равно, какое…

Для начала, я лихорадочно занялся, чуть ли не всем сразу, но того всепоглощающего кайфа, который читался на лицах моих знакомых, почему-то, не испытал. Собственная непригодность к различным хобби, меня порядком подрасстроила, и я стал ещё внимательней наблюдать, что заставляет людей, балдеть от вещей, оставлявших меня равнодушным…

Вторая категория представляла собою, наоборот, наиболее несчастную, на мой взгляд, породу жителей Земли. Эти просто уже не знали, куда себя деть и что им вообще делать со своим свободным временем. Была, правда, ещё и третья, в которой собрались совсем уж, отвратительные типы – в основном, это были дурашливые клоуны и врали, которые или тупо и жестоко дурачились, или дурашливо приставали, мешая жить другим…

Я торопился. Не за горами было время выбора специальности и мне требовалось, как можно быстрее, найти себе «занятие по душе». Я уже понимал, что от того, как я смогу совместить свои увлечения с профессией, и будет зависеть радость и от всей моей жизни. Радость от всего, что мне в ней встретится!..

С другой стороны, выбор профессии, представлялся мне делом трудным и нудным, поскольку моим мечтаниям об архитектуре и археологии, не суждено было сбыться. Да и им, в свою очередь, предшествовал долгий разлад меж землёю и небом: физиком-теоретиком и лётчиком-испытателем…

Оставалось одно – давно проторенная сёстрами и многими другими моими родственниками, прямая тропа во врачи. Во всяком случае, это занятие, хоть как-то, гарантировало мне близость к живым существам, поскольку от всех формул и железяк в мире, на меня тянуло замогильным холодом. К тому же, пользуясь моею доверчивостью, меня иногда надували разные пройдохи. Так, что мой интерес к человеку, был уже, где-то, и сугубо практическим…

Как бы это – мечтал я – так научиться бы разбираться в людях, чтобы распознать человека, ещё до того, как он раскроет свой рот?!!

К тому времени я уже имел некое подобие классификации людей, мало чем, отличавшейся, впрочем, от таковой у остальных – все люди подразделялись в ней на «плохих» и «хороших». Правда, дополнительно, я различал ещё «душевных» и «злых». Первые были, как бы, «тёплыми». Им можно было открыться, и у них были чувство меры и юмор. С ними можно было и подурачиться и не страшно оказаться в сложной ситуации. Им никогда от тебя ничего не было нужно – они всегда больше давали, чем брали…

А вот, вторые действовали уже, на манер, пиявок. Эти присасывались к тебе уже основательно и не отлипали, пока не получали своего, после чего уползали к себе в тину, и ты их больше не видел…

Но был ещё и разряд людей, мотивы которых, казались мне сложными, но прочесть их намерения я был не в состоянии. Так появились «открытые» и «закрытые»…

С первыми можно было быть откровенным, а вот от вторых надо было держаться подальше – эта публика была себе на уме. Но одно я уяснил уже чётко --">