Галина Николаевна Полынская - Ключ от города

тошнотворное, такое удушающее, что даже плакать не хотелось. А чего плакать? Вся ночь впереди, успею еще нахлебаться слез унижения, еще успею намучиться воспоминаниями, ковырянием в собственных недостатках… у меня столько ночей впереди!

Побродив по комнате, поискала какие-нибудь мелочи, случайно забытые Стасом, их не нашлось. Он ничего не забыл. Взяв чайник, пошла на кухню, решив как следует напиться кофе, пить его до тех пор, растворимая горечь не перебьет металлический привкус тоски.

Слава Богу, на кухне не было никого из до смерти любимых соседей, кроме полупрозрачного Илюши. Слишком маленький и чахлый для своих десяти лет, мальчик смахивал на ребенка подземелья — незаметный, молчаливый, с голубоватыми глазами, он неизменно вызывал у меня чувство сосущей жалости. Я не особо умела контактировать с такими инопланетными существами, как дети, тем более, не пыталась наладить связь с марсианином-Илюшей, просто иногда его подкармливала, выгуливала до набережной и обратно и забирала к себе, когда к развеселой Илюшиной мамаше приходили «мужья» и собутыльники.

— Здравствуйте, тетя Поля, — он застенчиво улыбнулся и забился в угол между большим общим столом и навесным посудным шкафчиком.

— Илюш, сколько раз тебя просить не называть меня «тетей»? Разве я такая старая? Мне всего 28!

Мальчик замолчал, уставившись в пол. Ненавидя себя, не дождалась уверенной струи пара, взяла чайник и убралась в свою берлогу. Солнце зашло. Комната, залитая бледным маревом подступающей белой ночи, выглядела не так уж отчаянно, неприглядно, как при дневном свете. Давясь растворимым кофе, я стояла у распахнутого окна и наблюдала, как по крышам цокают голуби. Я же не любила Стаса, отчего так скверно в душе и тяжело на сердце? Я ведь жила с ним только потому, что быть одной так противоестественно, так пусто, что теряют смысл даже обычные повседневные мелочи, из которых, в сущности, и состоит жизнь…

В дверь тихонько поскреблись.

— Заходи, Илюша.

В образовавшуюся щель проскользнул мальчик.

— Можно у вас посидеть?

— Конечно, — я даже обрадовалась его приходу, — включай свет.

Илюша дотянулся до выключателя, в кольце лепнины вспыхнул гофрированный розовый абажур, похожий на списанную летающую тарелку. Отставив чашку на стол, я обернулась. Илюша мялся у стены, в руках у него была какая-то железная коробка.

— Что это тебя?

— Вот…

— Ну, иди же сюда, что ты там стоишь?

Мальчик отлип от стены и, не сводя с меня широко распахнутых бледных глаз, подошел ближе, прижимая к груди свою коробку.

— Что это у тебя? — я присела на подоконник, и легкий ветерок занялся моими волосами.

— Сокровища, — прошептал Илюша, — пусть у вас будут, ладно? А то мама…

— Пропьет, — вздохнула я, — давай сюда свои сокровища, сохраню, как в банке.

— Нет, не на хранение, — он бережно положил на стол мятую железяку со следами голубой и желтой краски по бокам. — Это вам. Насовсем.

— Подарок?

Мальчик кивнул, не поднимая взгляда. Он изучал паркетные плашки.

— Ты хочешь отдать мне свои сокровища? — тоскливая жалость впилась в сердце холодной синей иголкой.

Кивок.

Я слезла с подоконника, и обняла цыплячьи плечики. Он осторожно обвил руками-стебельками мою талию, прислонился щекой к халату. Растрепанные белокурые волосы пахли совсем по взрослому: крепким сигаретным дымом, водкой и пьяным смехом расплывшейся мамаши. Его сердечко колотилось слишком быстро, как у кошки.

— А Стасик больше не придет?

— Стасиками называют тараканов, а он — Стас.

— Он таракан.

— Что? — я усмехнулась, отстраняясь и заглядывая в мелко вычерченное личико.

— Таракан! — с неожиданным упрямством отрезал Илюша. — Таракан!

— Хорошо, — вздохнула я. — Пусть будет так. Он больше не вернется, ты рад?

Кивок.

— Есть хочешь?

— Нет, — мальчик потянулся к своей коробке и погладил вмятину на крышке.

— Хочешь, что бы я посмотрела твои сокровища?

— Ваши. Я же подарил.

Нет, все-таки с детьми еще тяжелее не находить общего языка, чем я умудряюсь это делать со всем остальным человечеством.

— Ладно, давай смотреть наши несметные богатства, — я присела за стол и подвинула поближе коробку, — ну, что тут на меня за приданое свалилось?

Металлическое нутро коробки оказалось бережно выстлано серой туалетной бумагой из нашего коммунального места общего пользования, я убрала гофрированные --">