Ольга Юлиановна Кобылянская - В воскресенье утром зелье собирала

Ольга Кобылянская В воскресенье утром зелье собирала

Ой, не ходи, Грицю, на вечорницi^[1],

Бо на вечорницях дiвки чарiвницi.

Солому палять i зiлля варять,

Тебе, Грицуню, здоровля позбавлять.

Тамта одная чорнобривая,

То чарiвниця справедливая!

I чарiвниця i зiлля знає.

Тебе, Грицуню, заздрiсно кохає!

В недiлю рано зiлля копала,

У понедiлок пополокала,

А у вiвторок зiлля варила,

В середу рано Гриця отруїла.

Прийшов же четвер — Гриценько умер,

Прийшла п’ятниця — поховали Гриця;

Сховали Гриця близько границi,

Плакали за ним всi молодицi.

I хлопцi Гриця всi жалували,

Чорнобривую всi проклинали;

Нема й не буде другого Гриця,

Що’го зiгнала з свiту чарiвниця!

В суботу рано мати доню била:

«Нащо ти, суко, Гриця отруїла?

Не знала-сь того, що зiлля умиє?

Що Гриц сконає нiм когут запиє?»

«Ой, мати, мати! Жаль ваги не має, —

Най ся Грицуньо у двох не кохає!

Оце ж тобi, Грицю, за теє заплата:

Iз чотирьох дощок темная хата!»

Это было давно. Поэтому никто не знает даже названия местности, где произошло событие, о котором здесь говорится. Знают только то, что в горах.

Среди гор, подымавшихся величественно ввысь, пряталось, точно в котле, довольно большое село.

Леса здесь — вековые, дремучие...

У подножья одной из гор, под названием «Чабаница», к которой и жалось наше село, протекала бурная река. Шумная и быстрая, неслась она, пенясь, через громадные недвижимые каменные глыбы. Река эта окаймляла Чабаницу, словно хотела ее обнять. Казалось, к этой-то реке и спускались с самой вершины Чабаницы густыми рядами пихты, один за другим. И остановились глубоко в долине, уже у самой реки.

Стояли здесь, распластав зеленые крылья, с уходившими вверх кронами, и шумели... Не так, как в долине одичалая река, — с ее громким плеском, рокотом и гулом, — а по-другому, на свой особый лад.

Что-то в воздухе, спокойное и в то же время тоскливое, взволнованное и крылатое, баюкало, клоня ко сну, — исходя при этом печалью. Ровно и осторожно здесь, тихо, а там и вовсе шепотом, и всегда монотонно, и всегда — только шум и шум...

Тоскливо было расти деревьям на вершинах.

Куда ни взглянешь, везде одно и то же. Везде море зелени, всюду однообразное колыханье, вечное повторение одного и того же.

Вон на той горе пихты густыми рядами упрямо карабкались из долины наверх.

С этой снова сбегали, расставив руки, с размаху, вниз.

И так — повсюду.

И летом, и зимой, и в вёдро, и в ненастье, — всегда однообразие. Всегда одна и та же песня, одинаковый ритм. Одинаковое баюканье, одинаковый шум...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Неподалеку от реки, примыкая огородом к горе Чабанице, стоял, вместе с прилегающими к нему постройками и мельницей, дом широко известной вокруг богачки, вдовы Иванихи Дубихи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шумела река, гудела мельница, шумели сосны — и постоянно вместе; ночью ли, днем ли — они держались всегда вместе.

Зеленели пихты, заслоняя и осеняя густой тенью дом известной богачки, набожной и строгой хозяйки, Иванихи Дубихи.

Как только она вышла замуж, у нее в огороде появились цветы.

Красовались они до поздней осени, так как она еще с девичьих лет их любила. А овдовев и оставшись только с единственным своим ребенком, так привыкла к ним, что ее огород у дома, хоть и не слишком большой, показался бы ей без цветов горше пустыни.

Самыми красивыми были там многолетние красные маки, которых ни у кого, кроме нее, во всем селе не водилось.

В этом-то замкнутом со всех сторон горами селе, к великому удивлению его жителей, провели однажды несколько дней цыгане. Не один или два, как мог бы кто-нибудь подумать, а целый табор, который внезапно появился на нескольких телегах. Проехав много городов и сёл, цыгане на обратном пути в Венгрию расположились со своими шатрами именно здесь, у венгерской границы, по соседству с горой Чабаницей, в некотором отдалении от села.

Жителей, хоть были они и не робкого десятка, крайне встревожило появление этих непрошенных черномазых гостей. О них издавна рассказывали вещи, не вызывавшие к ним склонности. Уже одна только связанная с ними легенда, правда не всем известная, — будто их предки отказались приютить Марию, бежавшую с Иосифом и с божьим младенцем на руках, — вызывала к ним враждебное чувство. К тому же всем было известно, --">