Василий Илларионович Фартышев - Невечная мерзлота Повести

у него пока не было, ну, видел, дом тушили...

— А у меня были. Помню, профтехучилище горело. Страшное дело. Да-а. Один заикой стал, как увидел, что мы с третьего этажа в снег сигаем в чем спали. Из окон языки огня аж на крышу, метров на шесть. Бездымно го­рело! — дерево старое, просушенное.

Поджег кто-то, — сказал из темноты голос Алатарцева.

—      Наверно. Да не нашли виновника. Перед на­ми тогда вопрос так стоял: прыгнешь — может, расши­бешься, может, жив останешься. Прыгнул — и живу вот.

Постнов мало рассказывал бригаде о себе, так уж устроен был, а если рассказывал, то шутливо, и не понять, быль или выдумка. Лунев догадывался, что несвойствен­ная бригадиру разговорчивость появилась неспроста, Эдик или отвлекает от тягостных мыслей, или, рассказывая, об­думывает какой-то план. Рабочие в ответ принялись рас­сказывать свое — пережитое, виденное, слышанное, пре­увеличенное. «Погоди, утро вечера мудренее... Прыг­нешь — может, расшибешься, может, жив останешься... Прыгнул и живу вот», — Лунев никак не мог отделаться от этих слов: может, бригадир на что-то намекает ему?

Эдуард действительно размышлял, пока рассказывал, размышлял быстро и хладнокровно. Будь в балке свет, Лунев и бригада немало поразились бы: бригадир глядел исподлобья, весь сгруппировался будто для прыжка.

«Сергееву сказать: восстановим, дай время. Ну, помо­ги, чем можешь! Мужик он крепкий, надежный. Ска­жет — сделает, без дураков. Значит, все теперь от него зависит. А не пойдет Сергеев на это — тогда кранты».

И еще Постнов готовился к разговору со следова­телем.

Виктор не спал всю ночь. Он пришел в себя много позднее, чем бригадир. Сидел в темном балке, не слыша затухающих и снова вспыхивающих разговоров бригады об одном и том же, одном и том же, и силился разобрать­ся. «Пожар случился по вине сварщика!» — сформулиро­валась четкая мысль.

Сразу вспомнился простолицый, старательный пар­нишка Стрельников, который говорил ему, ровеснику, «вы».

«Но мастер должен был находиться на буровой в мо­мент сварки, тут зануда Бирюков прав. Буровая — объект повышенной опасности». А мастер при сварке не присут­ствовал. Поди объясни теперь, какими делами был занят. Особенно если они уже сейчас кажутся мелкими, неваж­ными, ненужными. Лунев представил, как перечисляет па следствия: выписал продукты, отправил САК и трак­ториста, ждал рабочих из отгулов, искал транспорт...

«Но виновата и бригада, бригадир», — приходила на помощь еще одна соломинка, и он скрежетнул зубами на свою слабость: ведь цепляешься, цепляешься за нее, сукин сын, виновных в пару себе ищешь!

А в самом деле: плохо подготовили место сварки, яетщателыю осмотрели потом, не охладили, положившись на мороз. Обтирочная ветошь за бортом пены тлела, пока не разгорелась открытым пламенем. Значит, виноваты все: и сварщик («погоди-ка, погоди, оп-то при чем? Ведь при нем же не загорелось!»), нет, и сварщик, и каж­дый член бригады, п он, Виктор Лунев.

Еще ему вспомнилось, что под дощатым полом буровой из года в год копились горючие отходы — масло, солярка, керосин. Никакие попытки слить их не удавались. Если пробивали поддон пены, мусор тотчас забивал отверстия. Настил надо было полностью менять, чтобы вычерпать от­ходы, но когда тут его перестелишь? План... Так и во­зили с места на место добрых полтонны «взрывчатки».

Лунев освободил горло от свитера — душно стало, по­тянул ворот рубашки. Посыпались пуговицы. Мастеру было страшно. За три года работы на буровых, за время учебы в горном техникуме он ни разу не сталкивался с подобными ситуациями. Поломка снаряда на глубине — вот самое большое из пережитых им приключений. И да­же ветеран Коркин, который бурил на соседнем участке и к которому мастер частенько наведывался за советом, рассказывал о чем угодно, о самых невероятных случаях, но пожаров на его памяти не было.

Виктор курил сигарету за сигаретой, и когда у него кончились свои, чья-то заботливая рука, наверно Мотови­лова, положила перед ним еще пачку. Саша Мотовилов, рослый детина с конопатым лицом, в свое время был а заключении; он заботился о мастере, как о ребенке.

— Да не убивайся ты, Витек, — сказал тихий голос невидимого в темноте младшего Орлова, Николая. — Придумаем что-нибудь.

Сочувствие не помогало, а, наоборот, расслабляло, и в ответ на тихий участливый голос хотелось обматерить покрепче. Лунев сдержался. Мучила жажда. Воды не осталось. Он пил остатки заварки, плевался лохмотьями --">