Владимир Иванович Пирожников - Пять тысяч слов

мне ясно, что спор этот все равно нельзя завершить. И вот почему. Обвиняя меня, государь хотел доказать, что доблести Ли Лина переросли в недостатки. Я же стремился вновь обратить его взор на достоинства этого человека. Но можно ли, не впадая в ошибку, вынести какое-либо окончательное суждение о живом человеке? Разве сегодня нам уже полностью известно, что такое добродетель и что такое истина? Разве мы получили окончательный ответ на вопрос: что есть добро, а что — зло, в чем состоит мудрость и в чем — невежество? Каждый понимает это по-своему. В книге «Чжуан-цзы» об этом говорится так: «Человек питается мясом домашних животных, а олени травой; сколопендры лакомятся змеями, а совы и вороны — мышами. Кто из этих четверых знает настоящий вкус еды? Знаменитые наложницы Мао Цянь и Ли Цзы считались самыми красивыми среди людей, однако рыбы, увидев их, погружались в глубину; птицы, увидев их, улетали ввысь; олени, увидев их, стремглав убегали. Кто из этих четверых знает, что такое настоящая красота? Вот почему Чжуан Чжоу говорил: «Принципы человеколюбия и справедливости и пути правды и неправды запутаны и хаотичны, как я могу знать разницу между ними? А если так, то ни я, ни ты, ни другие люди — все мы не можем знать, кто прав, а кто не прав». Исходя из этого, мудрец Чан-у-цзы призывал: «Забудем о течении времени, забудем о разрешении, что такое правда и неправда, достигнем бесконечности, чтобы постоянно в ней пребывать»...

Тайшигун замолчал. Шумел ветер в Саду порхающих лепестков, сгущалась тьма над беседкой, мелкими волнами плескало в берега озеро Спящих лилий. Подняв голову, придворный историограф смотрел в наползающие тучи, как бы желая пронизать их взглядом, увидеть синего дракона — властелина восточной стороны неба, а за ним — границу пространства. Там, за нею, была бесконечность; пустая и вместе с тем наполненная, всепроникающая и неощутимая, она являла собой глубочайшую основу всех вещей — великое дао. «Смотрю на него и не вижу; слушаю его и не слышу; пытаюсь схватить его и не достигаю... Его верх не освещен, его низ не затемнен. Оно бесконечно и не может быть названо», — так говорил о нем Лао-цзы. И сами собой на устах тайшигуна зазвучали стихи, древние песенные стихи-юэфу. Они начинались словами «Гоню коней к воротам Шандуньмынь», и в них были такие строки:

Хоть много поколений будут жить,

Но мудрость праведных им не превысить.

И снадобье бессмертия искать

Напрасно — все лекарства были ложны.[2]

— Как это печально! — прошептала Дэ фэй, когда щемящая мелодия стиха слилась с шумом листвы, растревоженной ветром.

Придворный историограф, храня молчание, по-прежнему смотрел на низко идущие тучи. Вот-вот должен был начаться дождь. Дэ фэй попыталась перехватить взгляд тайшигуна. Ее порозовевшее лицо было взволновано какой-то новой мыслью.

— Но... послушайте, учитель Цянь, — робко заговорила красавица. — Если окончательных ответов нет... если неизвестна граница между истинным и ложным... если правота и неправота не могут быть твердо установлены — значит, любые споры действительно не имеют смысла... Но почему же тогда вы вступаете в них, боретесь с противниками и терпите несчастья? Значит ли это, что сердцем вы верите в то, что мудрость ваша отвергает?

Первые капли застучали по крыше Беседки белого журавля и словно размыли некую завесу перед лицом тайшигуна. Напряженно глядя в лицо Дэ фэй, придворный историограф хотел как бы в ее прекрасных чертах отыскать ответ на вопрос, прозвучавший под сводами беседки. И по мере того, как дождь все сильнее шумел в саду, на суровом лице тайшигуна все отчетливее разгоралось вдохновение новой мысли. Нет, это не была простодушная радость прозрения; это был горький восторг человека, ступившего на край пропасти и решившего умереть достойно.

— Драгоценная фэй... — начал Цянь голосом, в котором одновременно ощущались благодарность и предельная мука. Но больше он ничего не успел добавить. На берегу озера Спящих лилий раздались голоса, и из зарослей выскочило четверо евнухов, потрясающих обнаженными мечами.

— Меня нашли... Прощайте! — бросила Дэ фэй и, словно уносимый ветром лепесток, выскользнула из беседки.

Дождь помешал слугам императора увидеть, что в беседке есть кто-то еще. Когда, окружив Дэ фэй, они скрылись и у озера вновь стало тихо, тайшигун медленно извлек из своего низкого столика простую глиняную чашу, вылил в нее содержимое маленького бронзового сосуда и --">