Юрий Иванович Семенов - Тропа обреченных

Гринько даже вскочил на ноги от неприятной новости, ему захотелось бежать куда глаза глядят. Но ни вылезти наружу, ни тем более уйти средь бела дня было нельзя, крайне опасно. Оставалось взять себя в руки, что он и сделал было, как вдруг Сорока, не ведая о возникших у встревоженного начальника мыслях, поделился:

— Боголюбы проезжал, много военных там видел, грузовых машин… Дальше хода нет, вроде как застряли.

— Куда хода нет? — дернулся к нему Гринько. — Почему не выяснил?

— Да их повсюду понаехало, военных-то, не мне же считать.

— А с чего ты решил, что эти, в Боголюбах, застряли? — не мог скрыть обеспокоенности Гринько.

— Топчутся без дела, не квартируются, походная кухня дымит.

Гринько утер лицо рукавом, простуженно прокашлялся, хрипловато бросил:

— Была бы у меня должность «директора паники», я бы тебе ее пришпилил. Хотя сорока тоже птица вредная, ты идешь, а она будто знает, куда путь держишь, наперед залетает и орет на всю округу.

— К чему это вы мне, друже Зубр? — явно обиделся связной, и желваки на его скулах напряглись, подрагивая.

— Да ты не обижайся, друже Сорока, я ж шуткую. Хоть, давай кличку твою заменим, не нравится она мне.

— Меня в детстве Сорокой дразнили.

— Тем более. Кто же созвучно своей фамилии — Сорочинский — выбирает псевдо? Давай мы тебя Барометром будем звать.

— Это в честь чего именно Барометром? — очень удивился связной.

Гринько хмыкнул:

— Плохую погоду всегда предсказываешь.

На нарах засмеялись, и Зубр прикрикнул на Алексу:

— Ты что ногами дрыгаешь? Развеселился, пустая твоя макитра! Есть хочу!

Парень мигом оказался в подсобке, стало слышно, как он заширкал ножом об нож.

— Что же передать Марии… то бишь Артистке? — спросил Сорока, не привыкший, да и не любивший величать Марию — жену брата — по псевдониму. Он уже разок получил замечание Гринько на этот счет, грешным делом подумав тогда, что тот неравнодушен к обаятельной женщине с артистической натурой. Сорока и сам другой раз дивился и не различал, где Мария сама по себе, а где играет роль, причем проявляя при этом поразительную смышленость.

— Подумать надо… — уклонился от ответа Гринько. Но после паузы сказал в раздумье: — За войсковыми стоянками день и ночь надо следить, они скорей выдадут намерения… И за чекистами — само собой…

Поел Гринько одно сало с размоченным сухарем. Жевал скучно, лениво. Думал о чем-то. А потом лег на нары, сказал ворчливо:

— Храпишь ты, Барометр, по-страшному и фыркаешь, как мерин. Всю ночь не спал… под утро чекисты приснились. Ты там не приволок за собой хвоста?

Он не ждал ответа и вскоре захрапел. Прилег и Сорока. Но спать не хотелось, в душе не прошла обида от испытанного унижения. Захотелось побыстрее уйти из этого склепа. Взгляд его остановился на преспокойно игравших в карты Дмитре и Алексе, подумал: «…Ждут весны, а весной подцепят пулю в лоб, а то и раньше… Что это я в самом деле такое предсказываю? Правда, хреновый «барометр».

Когда Сорока проснулся, Зубр, к его удивлению, уже стоял в полупальто и черной папахе.

— Сиди тут, Сорока, до «черной тропы», дальнейшие указания пришлю с Дмитром, — властно распорядился надрайонный проводник.

Снегопад, кругом тихо, покойно. До сумерек было еще далеко. Гринько умышленно вышел несколько пораньше, чтобы не спеша переправиться к дороге и успеть вовремя к подходу лошади. Он ловко взобрался по наклонной жердине на дереве — нельзя оставлять на снегу следов — и подал знак рукой Дмитру, чтобы тот шел за ним.

Досадное зло взяло связного Сороку почему-то в тот момент, когда долговязый Дмитро неуклюже начал взбираться по жердине наверх и чуть было не сорвался с нее возле самого дерева, если бы не подхватил его сильной рукой Гринько. Жердину они перекинули на соседний дуб.

«Трус ты! — мысленно прокричал Сорока в спину Гринько. — А еще Зубром называешься… И зачем я тебе об этих войсках рассказал? Вот ты чего испугался: как бы сюда не нагрянули… Получается, мы погибай… У-у, так бы и всадил пулю в твою спину!»

3