Эдгар Лоуренс Доктороу - Мозг Эндрю

ягодиц. Солидный муж Марты уже стоял в пальто с покатыми плечами, воротником-шалью и рукавами раструбом. Никто такие больше не носил. Шапка, немнущаяся, в спортивном стиле, была слишком маленькой для его головы.

Не поворачивая головы, Марта сказала: «Иди с ним, Эндрю», — тем же тихим повелительным голосом, каким разговаривала в пору их супружества.

Эндрю побежал вперед и распахнул пассажирскую дверцу своей машины. Он почувствовал прилив благодарности, когда солидный муж Марты втиснулся на сиденье. И они поехали в его излюбленный бар. Солидный муж Марты без слов направлял Эндрю, на перекрестках указывая налево или направо, а по прибытии кряхтя ткнул пальцем в парковочное место. Бар находился в торговом центре. Эндрю ждал разговора, какого-нибудь понимания — в конце концов, у них был общий опыт жизни с одной женой, — но даже когда они со своими высокими хрустальными бокалами сели за стойку и Эндрю ожидал начала беседы, солидный муж Марты, как и прежде, помалкивал. Так что Эндрю произнес нечто в таком духе:

«Все, что ты обо мне думаешь, — правда. Я действительно по неосторожности убил нашу с Мартой дочурку: без злого умысла напичкал ее лекарствами, которые, как я думал, прописал ей наш педиатр. Но аптекарь выдал не то средство, а я был недостаточно внимателен, потому что весь день работал над диссертацией по когнитивистике, несколько часов провел в лаборатории, потом еще отсидел на заседании кафедры — и теперь исправно капал из пипетки лекарство на крошечный младенческий язычок. Всю ночь я проделывал это каждые два часа, а потом малышка перестала плакать и умерла. Я не знал, что она умерла, — думал: наконец-то заснула. От усталости я и сам прилег, хотя должен был сидеть с больным ребенком, потому что Марта рухнула без сил — в тот день она проводила мастер-класс игры на фортепиано, но я-то, в конце концов, мужчина. Разбудил меня крик Марты, нечеловеческий крик, вопль лесного зверя, угодившего в капкан: не какого-нибудь знакомого зверя, а скорее некой палеонтологической особи».

На это солидный муж Марты сказал, вперившись в голубое зеркало позади бара: «Тебе известно, что делает зверь, чтобы высвободить попавшую в капкан лапу? Он ее отгрызает. Но потом, конечно, становится калекой: не может ни прокормиться, ни самостоятельно выжить».

«Ты про Марту», — сказал Эндрю.

«Про нее самую. И теперь я тоже навсегда калека, поскольку женился по любви на необратимо разбитой женщине, которая не способна заниматься своим делом. Спасибо господину Самозванцу Эндрю».

«Это я — господин Самозванец Эндрю?»

«Да, ты, со своими мягкими, благонамеренными и подкупающими глупостями, — это метод работы самых опасных убийц. Давай еще по одному».

Чтобы как можно скорее отдать моральный долг солидному мужу Марты, выпив с ним еще, хотя и вопреки собственному желанию, Эндрю поднял бокал — и хрусталь выскользнул у него из пальцев. Пытаясь поймать бокал, он зацепил рукавом стоявшую на стойке пиалу с орешками, но, столкнувшись с внезапной необходимостью исправить две оплошности одновременно, ничего не поймал, и все это — бокал и его содержимое, включая кубики льда и дольку лайма, а вслед за тем и каскад орешков — обрушилось на брюки солидного мужа Марты.

Тебя не оскорбило то, что он сказал — этот солидный муж Марты? Не разозлило?

Нет, он ведь оперный певец. Опера — это искусство несдерживаемых эмоций. Такие, как он, часами поют об одном и том же. Но его слова, пусть и произнесенные бас-баритоном огромной, устрашающе-царской звучности, были сущей правдой. Ни обиды, ни злости я не почувствовал — во-первых, потому что уже сам все это о себе знал, а во-вторых, потому что в моем мозгу имеется лакуна, отчего дар обижаться или сердиться, наряду с прочими добродетелями, мне совершенно чужд. У меня его нет. Глубоко-глубоко, в пучинах моей души, если таковая вообще существует, меня совершенно не трогает то, что я сделал. Призрачный оттенок сожаления из-за мертвых младенцев, мертвых жен, ненароком разожженных пожаров и прочих бедствий иногда гонит меня — во сне — в такие дали, где я не сумею никому навредить, но в жизни, наяву, я не терзаюсь чувством вины.

Однако после этой ужасной трагедии — смерти вашего ребенка — ты впрыгнул в автобус и уехал в западную Пенсильванию. Ведь так? Или сейчас ты утверждаешь, что тебе это пригрезилось?

Нет, все случилось именно так, как я описал.

Тогда получается, что ты --">