Мирослав Крлежа - Поездка в Россию

Россию.

Причин тому было достаточно: и трудности послевоенных межгосударственных отношений СССР и Югославии, и бескомпромиссная позиция самого писателя. Верный традициям профессиональной журналистики, он упрямо отстаивал свое право задавать неудобные вопросы и высказывать мнения о людях, общественных процессах и явлениях искусства независимо от того, нравится ли это тем, кто находится у кормила власти. Главным его врагом всю жизнь оставалась "сила всемирной глупости", равная, по пессимистическому замечанию Крлежи, силе всемирного тяготения.

Не кто иной, как Крлежа, впервые резко поставил вопрос об ответственности ЦК КПЮ за исчезновение в сталинских лагерях югославских работников Коминтерна. Это привело к разрыву с недавними единомышленниками, и за писателем в партийных кругах надолго закрепилась кличка "левого троцкиста".

Немало столкновений вызвал и призыв Крлежи к здравому смыслу в литературных спорах - в тридцатые годы среди югославской левой интеллигенции была распространена сектантская концепция "пролетарской литературы". Ее сторонники в полемическом задоре отрицали значение опыта мировой художественной культуры и предлагали критике руководствоваться исключительно "классовым чутьем".

Русскую культуру Крлежа всегда ценил очень высоко. Так, в 1920 году, посмотрев спектакль "Три сестры", сыгранный в Загребе "качаловской группой" артистов МХТ, он писал: "Думаю, пока жив, не забыть мне мгновений, когда Книппер-Чехова нервно зажигала спички и тушила их, смеясь и плача... Дивная женщина, она смеялась и ломала спички, в то время как Вершинин (Качалов) говорил ей о любви... "Три сестры"... Серо-коричневые, грязно-пепельные мутные российские сумерки, сумерки российской провинции, арцыбашевской, чеховской, с ее калошами, керосиновыми лампами и грязью на улицах, сумерки, когда двое несчастливых, недовольных жизнью людей могут сесть в темных комнатах на диван и соединить свои руки, и сердца их бьются учащенно, а с улицы доносятся голоса, далекие и глухие, гаснущие и замирающие... Да, то были великие, по-настоящему интимные, торжественные мгновения театра, когда разверзается пространство и все реальное куда-то исчезает... Книппер-Чехова ломала спички - это было впечатление настолько сильное, что зритель невольно начинал нервно хрустеть пальцами, и кровь приливала у него к голове..."

Вместе с тем писатель трезво оценивал и политические, и культурные события, происходившие в Советском Союзе. Так, в своей речи на съезде писателей Югославии в 1954 году он заметил, что "герасимовщина" (в живописи) есть не что иное, как апология провинциальной отсталости. Сказанного, наверное, достаточно, чтобы понять, почему появление новых книг Крлежи в русском переводе порой сопровождалось отчаянной борьбой.

"Правоверные" литературоведы и в Белграде, и в Москве создавали путевым заметкам Крлежи о России репутацию "сомнительного" сочинения. Над этой небольшой книжкой постоянно витала некая мрачная тень. Между тем это честная и умная книга. Хорватский писатель представил сочную, контрастную картину Москвы весной 1925 года и не лишенные интереса заметки о своей родине, о европейских городах. Крлежу-прозаика с его барочной, плотно насыщенной речью, со вкусом к детали, к форме, цвету, запаху описываемых предметов как будто комментирует трезвый и насмешливый Крлежа-публицист.

О путешествиях вообще

(Впечатления от северных городов)

Мои путешествия часто - как бы это сказать - получаются скучноватыми. Я видел Неаполь, но не умер (VediNapoliepoimuori!). Я побывал на острове Капри, но избежал неотвратимой встречи с Максимом Горьким. Я лицезрел купола собора Святого Петра, не побывав в Риме (как ни странно, это так и было). Был я и в Акрополе, над которым обычно ясное голубое небо, но в день моего приезда шел дождь и объявили мобилизацию. Всюду и везде кишели люди в военной форме, и во всех витринах были выставлены сине-белые транспаранты с надписью: "Zito obazilevsmas!"[2] Батальоны пехоты в грязных, с пятнами крови, гимнастерках цвета хаки маршировали перед Акрополем, горланя солдатские песни, и вся эта тифозно-холерная атмосфера вкупе с общим мутным, грязноватым колоритом помешала мне насладиться видом "красивейшего здания Греции - Парфенона" и почувствовать классическую золотую пропорцию большого и малого: АС:СD=CD:(AC+CD).

То, что было суждено увидеть и оценить нашему сиятельному Франьо фон Марковичу[3] или благополучно здравствующему --">