Кирилл Павлович Голованов - Матросы Наркомпроса

Голованов Кирилл Павлович Матросы Наркомпроса

ЮНОСТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОКОЛЕНИЯ

Эта книга, как и ее автор, родилась в городе, который от самых первых своих дней стоит лицом к морю, дышит морем, устремлен к нему пролетом всех своих проспектов, державным течением Невы. Извечная романтика дальних странствий и открытий, живущая здесь с петровских времен; романтика революции, воплощенная волнующе и убедительно в грозно-стройном облике «Авроры»; романтика Великой Отечественной, огненная и яростная, как атакующий порыв морской пехоты, трагическая и гордая, как подвиг блокады, — таков воздух этого города, удивительная его атмосфера, в которой вырастают флотоводцы и поэты открытого моря.

Книги, создаваемые ими, передают свою тему, свои трепещущие вымпелы подобно эстафете — из поколения в поколение: Иван Гончаров и Константин Станюкович, Алексей Новиков-Прибой, Леонид Соболев, Всеволод Вишневский, Сергей Колбасьев…

В 1940 году в сборнике рассказов «Краснознаменная Балтика» Леонид Соболев говорил о трех поколениях моряков, прокладывавших в ту пору курс нового, советского флота. Он говорил о матросах революции — тех, что памятной октябрьской ночью шли на штурм Зимнего, вели по железным дорогам гражданской войны грохочущие бронепоезда, а по вспененным снарядными осколками рекам отчаянные красные флотилии. Он вспоминал комсомольцев первого «шефского» призыва 1922 года, поднимавших на «солнечные реи» флаги возрождаемых кораблей. Он вглядывался в дерзкие глаза самых молодых — этим всего полгода спустя довелось принять бой с фашистами у стен Лиепаи и Таллина, пробиваться сквозь бомбы и торпеды в Кронштадт, топить гитлеровские транспорты в фиордах Норвегии, держать оборону Одессы, отстаивать Севастополь. Это и было третье поколение — поколение «Морской души».

Но как раз в том же самом сороковом году в только что созданную Ленинградскую военно-морскую спецшколу подали документы пятнадцатилетний Кирилл Голованов и его товарищи-сверстники. Те самые, которые изображены в повести «Матросы Наркомпроса», правда, под вымышленными именами. И наверное, не будет никакой ошибки, если мы сегодня назовем этих ребят представителями четвертого поколения, которому было доверено принять из рук отцов и старших братьев нелегкую и ответственную эстафету советской морской славы, а наипаче — морских тягот, тревог и трудов.

Достаточно сказать, что сам Кирилл Голованов, вывезенный вместе с уцелевшими «спецами» из блокадного кольца на Большую землю в феврале 1942 года, был снят с эшелона с диагнозом дистрофии третьей степени — семнадцатилетний парень весил 25 килограммов 400 граммов! В таком состоянии из двухсот блокадников при своевременном врачебном вмешательстве и нормальном питании выживал только один. Но Голованов не просто выжил. Через три госпитальных месяца он вернулся в спецшколу (ее перевели к тому времени в сибирский городок Тару на крутом берегу Иртыша), за три летних месяца осилил программу 9-го класса, сдал, не уступая однокашникам, экзамен, а осенью того оке года уже был во Владивостоке на подготовительном курсе Тихоокеанского высшего военно-морского училища.

Он и его друзья еще захватили войну — здесь же, на Тихом океане, штормовым летом сорок пятого года. А в апреле сорок седьмого Голованов уже лейтенант, командир артиллерийской боевой части (БЧ-2) на сторожевике «Ураган» на Северном флоте. Еще год, и он флаг-офицер командующего этим флотом. Здесь и начинаются его первые литературные опыты, все сильнее тянет его к перу, все определенней становится стремление служить флоту именно этим трудом, став военным журналистом и — чем черт не шутит! — быть может, даже писателем… И он создает повесть о военных моряках, озорную и круто подсоленную, и шлет ее в Москву Всеволоду Вишневскому…

Ответа от Вишневского он не получил. Как мы увидим дальше, автор «Оптимистической трагедии» не был в том повинен — произошло какое-то досадное недоразумение, которое разрешилось лишь много лет спустя. Но в ту пору, о коей идет речь, Голованов ни о чем подобном, конечно, не догадывался. Молчание Вишневского он воспринял как решающий приговор своей литературной попытке, и это, разумеется, заставило его основательно усомниться в своих способностях. О писательстве он больше не помышлял. Но зато военная журналистика уже захватила его по‑настоящему. В 1949 году он поступает на редакторский --">