Лев Иванович Давыдычев - Случайный спутник

ее последние дни...
Мы уже собрались прощаться, и я, вдруг до хрипоты
оробев, спросил:
— А она?
И старик, сразу еще больше состарившись, ответил:
— Тоже. Она ведь медсес... — И опустил голову, не
договорив.
Я пытался пригласить его к себе, звал куда-нибудь
выпить, но он, вытирая слезы с седых усов, повторял:
— Скоро на поезд, скоро на поезд...
Мне подумалось, что встреча со мной вряд ли его
обрадовала — только разворошила забытое или просто
припрятанное в памяти от самого себя, а утешать мне
его было нечем.
— А Марья Степановна? — спросил я.
Он мельком взглянул на меня с таким осуждением,
что мне стало не по себе.
— Разве не видите? — жалобно спросил он.
11

— Простите, — уже совсем растерявшись, пробор­
мотал я.
Он церемонно кивнул, тоже, видимо, от растерянно­
сти, подал неподвижную кисть руки и засеменил прочь.
Я пошел на берег Камы и, проваливаясь в мокрый
снег, добрел до обледенелой скамейки, сел.
Без громких слов, а просто от души — я иногда же­
стоко стыжусь, что не был на войне, хотя, конечно, по­
нимаю, что стыд этот надуман, неразумен и оскорбите­
лен не только для меня одного.
И все-таки: ведь Витька был старше меня всего на
один месяц. Его призвали, а меня — нет... Больше два­
дцати лет прошло — надо ли переживать?
По-моему, очень надо.
Чем дальше в прошлое отодвигается война, тем ча­
ще и как-то значительнее, что ли, оживает она в памя­
ти. Верно, так оттого, что человеческому мозгу потре­
бовалось много лет, чтобы до конца осознать, осмыс­
лить, что же пришлось перенести и каким чудом вы­
жить. И ведь многим болезням, смертям, искромсанным
судьбам до сих пор диагноз: война...
...Я промерз на обледенелой скамейке.
Витька погиб на войне.
Елена погибла на войне.
И Генка Смородников погиб на войне...
А я остался живой. Может быть, из-за этого отка­
зался выпить со мной старик?
Мне стало жарко под холодным ветром. То есть
внутренне мне было жарко, а сам я словно вмерз в ска­
мейку.
Нет, война — это не только поле боя и тыловая ди­
строфия. Она, война, хуясе. Она — отвратительнее. Бес­
смысленнее. Страшнее. Беды, принесенные ею, неисчис­
лимы и непоправимы. Можно заново построить разру­
12

шенный дом, сделать его красивее, чем тот, который до
войны стоял на этом месте, но дома, в котором, предпо­
ложим, прошло твое детство, — уже никогда не будет.
Просто появится новый дом.
Спиленное дерево — не восстановить.
И никем не заменить убитого человека. Каждый не­
заменим и неповторим.
Был Витька.
Была Елена.
И Генка Смородников был...
А я все еще есть. И я не знаю, сделал ли я хоть
что-нибудь, чтобы настоящей ценой оплатить право ос­
таться в живых не только потому, что родился, но и
потому, что нужен живым.
Мы, живые, должны чувствовать вину перед недо­
жившими. Как бы они взглянули на нас, на наши дела,
если бы вдруг воскресли? Не дай бог увидеть в их взгля­
де укор! Дескать, мы за вас погибли, а вы...
Эх, Витька, Елена, Генка... одно могу сказать вам:
не забыл вас и не забуду, и если худо, зря проживу
свою жизнь, вы — первые, перед кем мне будет стыдно...

А в тот вечер, когда мальчишки отлупили меня из-за
Елены, мы с Витькой залезли на крышу сарая, где Ген­
ка гонял голубей.
Сейчас голубей много. Разжирели они. Воркуют,
верно, не от любви уже, а от сытости. И презирают, вид­
но, своих кормильцев.
У Генки было всего три птицы. Любил он их до того,
что здесь, рядом с голубятней, становился на себя не­
похожим. Совсем другим был здесь Генка. Даже пома­
13

хать шестом нам давал. Но, загнав голубей в клетку и
спрыгнув на землю, он тут же начинал материться.
1— Сегодня отец меня опять отколошматит, — за­
думчиво сообщил он.
— За что? — спросил Витька.
— Получка сегодня, — объяснил Генка. — Вечером
к бабам завалится, а ночью нас с мамкой лупить будет.
Такой у него закон.
— А пойдем к нам спать, — сказал Витька.
— Ага! — насмешливо отозвался Генка. — А мам­
ка? Как она одна-то?.. Вам хорошо, — в голосе его про­
звучали зависть и презрение, и он длинно выматерил­
ся. — Я вот скоро к девкам ходить буду, тогда жизнь
веселее пойдет.
В тот вечер я впервые пожалел его, словно тогда уже
понял, что ему по-настоящему тяжело жить, и чем ему
тяжелее, тем он больше матерится и похабничает.
Даже мне не захотелось возвращаться домой, из со­
лидарности, что ли.
— В армию бы скорей, — --">