Майк Гервасиевич Йогансен - Путешествие ученого доктора Леонардо и его будущей любовницы прекрасной Альчесты в Слобожанскую Швейцарию

возгласы звучали бы как нецензурные команды капитана, и он вскоре добрался бы до известного латвийского порта, фигурирующего в бородатых анекдотах на эту тему. Не правда ли, друг Родольфо?
Так говорил путешественник дон Хозе Перейра своему другу, ирландскому сеттеру Родольфо, идя с ним вдвоем по степи. Родольфо, до сих пор
не слишком внимательно слушавший длинную речь своего старшего приятеля (ибо в степи реяли ароматические портреты разнообразных зайцев,
меж ними внезапно выплывал образ дрофы, ярко обрисованный тремя запахами, конкретный и рельефный, как меццо-тинто, и не попадалось квадрата, куда не были бы вделаны нежные миниатюры бесчисленных перепелов), небрежно оторвался от кинематографического экрана запахов и
официально, но довольно любезно помахал хвостом. Однако, увидев, что
Хозе не стал снимать с плеча свой «зауэр», Родольфо понял, что речь Перейры носила чисто философский характер и что вернисаж запахов еще не
дошел до его сознания. Это не удивило Родольфо — он-то давно знал, что
дон Хозе Перейра, его старший приятель, был слеп на запахи до такой степени, что ужасающий, гнетущий, ядовитый химический смрад, который издавали его дамы, не мешал Дону Хозе сидеть с ними в одной комнате, целовать им руки, у него не болела от этих благовоний голова, а порой, выпроводив поздно ночью такую даму, он долго еще шмыгал носом, а на лице его
застывало блаженное выражение наслаждения.
Приблизительно так размышлял Родольфо, снова погружаясь в радужные краски запахов, а дон Хозе Перейра, довольный тем, что Родольфо его
выслушал и с ним согласился, продолжал:
— Мы с тобой, рыжий друг Родольфо, совершаем теперь путешествие
медленное, но до краев полное запахов, образов и впечатлений («Для кого
полное, а для кого и нет», — скептически подумал Родольфо, услышав последние слова). Ты должен согласиться с тем, что чем медленнее путешествие, тем больше в нем деталей, а чем оно быстрее, тем меньше деталей и,
наоборот, множатся обобщения, планы, абстракции, философемы.
Самое быстрое путешествие, по самому простому маршруту, совершает
тот замшелый камень, что лежит на крутом берегу Донца под двумя вековыми дубами. Земля несет его вокруг солнца между планетами и вместе с
солнцем и планетами он мчится черт знает куда, но очень далеко и быстро.
Котловина, где он лежит, служит ему мягкой кабиной, и его каменная душа
мыслит гигантскими абстрактными астрономическими философемами.
Теперь вспомни, как мы с тобой летели на аэроплане из Берлина в Москву, направляя свой путь на глазах степи. Планет не было видно, а солнце

9

стояло, как милиционер, поставленный среди голубого плеса ранней весной, чтобы селяне не ловили карпов во время нереста. Солнце стояло посреди голубого плеса, и мы видели землю.
Земля была словно рельефная географическая карта. Это была не теплая, плодородная земля, а какой-то административный взгляд на район с
геологической, топографической, экономической и агрокультурной точек
зрения. Речки аккуратно впадали в реки, поля делились по шестипольному
принципу, лесные массивы, как положено, располагались в соответствующих местах, и люди неуклонно населяли землю в количестве стольких-то
на квадратный километр.
Когда же мы сели в поезд, который куда медленнее повез нас из Москвы в Херсон, земля встала дыбом по обе стороны от нас двумя натуралистическими кулисами. Вместо горизонтальной плоскости она стала стоймя, из географической карты превратилась в театральную декорацию. Она
обманывала нас блестящей галькой, камешками вдоль насыпи, она сдвигала занавес сосен, открывая маленькое уютное озерцо, она ставила на кон
коня, и конь ржал на лугу, она устраивала массовки торговок и молочниц
на станциях — гомонили голоса и звенели динарии, падая за молоко на платформу. Но поезд трогался, и снова тянулись нерушимые декорации пейзажей — вертикальные планы земли.
Еще более медленным и красочным стало наше путешествие, когда я сел
на велосипед с торбой за спиной, а ты, рыжий друг Родольфо, предпочел бежать следом. Вместо прямой дорога наша сделалась кривой и капризной,
никакие рельсы не сдерживали легких колес, и земля легла в двух плоскостях — вертикальной и наземной. Суслики танцевали у дороги, ныряя в норы, пах чабрец, скарабей чинно переползал колею, и я, направив на него
колесо, вкусно давил его жучиную жизнь, чирикали воробьи и, как горсть
пшена, --">