Юрий Иосифович Визбор - Ночь на плато

суток со своей «Шкодой». Минут через десять подъедем к месту, которое называется у нас «Зажигалка». Вон, видите, первый бульдозер цистерну везет, видите? Это вода. Вот на этой «зажигалке» вся колонна остановится, и будем поджигать под цистерной два старых ската автомобильных – чтобы воду наверх привезти, а не лед.

Зайчук все объяснял обстоятельно, толково, но взглядом бегал по колонне тракторов, посматривал как и что. Восемь мастодонтов, упираясь тупыми рылами в туман, тащили восемь саней с досками, какими-то непонятными Аксауту железками, цистерны тащили, ящики, – наверное, с консервами. Один трактор был «людской» – тащил железные сани с народом. Аксаут и Зайчук сидели на стянутых ржавой проволокой досках, которые жалостно повизгивали на ухабах ледовой дороги. Казалось, что сама эта дорога шла прямо в ад, прямо на страшный суд, потому что за серой фигуркой передового бульдозера не виделось ничего, кроме белого цвета, не имеющего никакой аналогии, бесформенного, угнетающего. Языки слабой поземки бросались под гусеницы, выскочив, как и все остальное в этом жутком мире, ниоткуда. Худосочные ели, которые хоть как-то свидетельствовали о живущем, остались далеко внизу, так что санно-тракторный поезд двигался внутри какого-то огромного шара из туманной бездны. Потом все трактора остановились, и доски под Аксаутом резко подались вперед, как бы желая протаранить широкий зад трактора. Зайчук со своей папкой в руках спрыгнул с досок и заковылял по снегу. Уже суетились люди у цистерны с водой, плескали солярку на привернутые проволокой под дно цистерны скаты. Наконец они задымили, и черный от резины дым поволоком пошел по снегу. Заревели трактора, дернулись под Аксаутом доски. С неба посыпалась снеговая крупа. Сани медленно проползли мимо куска черного снега, почерневшего оттого, что попала на него горящая солярка. Чуть в стороне Аксаут увидел палку, воткнутую в снег. Это и было место, которое называлось «Зажигалка»:

После радостного порыва, который охватил его внизу, Аксаут почему-то погрустнел, стал раздражителен – там, внутри себя. «Где же вдохновение? – злился он на себя. – Вот я вижу труд людей, труд тяжелый, это я понимаю, потому что каждый метр на этой дороге может в любую минуту обрести название. И будут потом говорить – ну знаешь, после «Зажигалки» есть «Васильевский» поворот, где Васильев в позапрошлом году замерз… А там, «наверху», где они живут и работают, там, наверно, еще тяжелей… Так где же вдохновение? По идее, из меня должны просто литься стихи при виде такой картины. А я сижу, как сова, на этих досках, возится со мной хороший парень, этот Зайчук…»

…Аксаут курил без конца свой «Беломор», угощал напропалую им всех, кто хотел, – у него в чемодане было еще пачек двадцать, а на душе у него лежала черная туша самообвинений в бесплодности и бездарности.

Задуло сильней. Стали видны только два передних трактора, а остальные потерялись в низком пламени начинающейся пурги. Аксаут – как ни крепился – все же опустил уши пыжиковой шапки. Чтобы отделаться от своих тяжелых дум, стал расспрашивать Зайчука. К своему удивлению, он узнал много интересных вещей. Оказалось, что плато, куда они поднимались, называется Расвумчорр. Это саамское слово переводится на русский как «плоская вершина, покрытая травой». Выяснилось, что вся она, эта «плоская вершина», состоит из сплошного апатита. Но как его достать оттуда? Ленинградцы придумали: в горе сверху донизу пробьют пять больших штолен – по шестьсот метров. Разработку апатита будут вести открытым способом: прямо черпать экскаватором – и все тут, а самосвалы будут скидывать апатит в эти самые колодцы. Внизу он будет попадать из бункеров в подогнанные железнодорожные вагоны.

Но может ли в этом аду жить и работать человек? Многие высказывали сомнение. Он, Борис Зайчук, и его ребята живут там первую зиму и тем самым доказывают обратное. И если все кончится благополучно, то с весны развернутся работы. И он, Аксаут, – первый корреспондент на месте будущей великой стройки.

Аксаут даже поморщился, как от зубной боли. Но ничего Зайчуку не сказал. Какое им дело, кого кормить – поэта или корреспондента?…

Лицом к ветру сидеть было больше невозможно. Аксаут переменил позицию и тоже, как и Зайчук, полулег на доски, подставив ветру спину.

– Часто у вас такие вьюги? – спросил он Зайчука, и тот насмешливо улыбнулся.

– Это называется «дует», – сказал он тоном молодого --">