Михаил Наумович Герчик - Обретение надежды

заключение авторитетной комиссии экспертов, тщательно изучившей микропрепараты. Она установила, что введение изотопа золота действительно вызвало в ослабленном болезнью и операцией организме больного нерезкую лейкопению, но существенной опасности для жизни Зайца она не представляла. Как и утверждает клинический диагноз, он скончался от разлитого гнойного перитонита и пневмонии. Однако раковая болезнь и перитонит на фоне некоторого нарушения кроветворной системы взаимоусилили синдром комбинированного поражения. Этот-то синдром и был принят Мельниковым и Чемодуровым за лучевую болезнь.

Исходя из этого, комиссия решила не возбуждать перед соответствующими органами вопроса о лишении Андрея Андреевича Сухорукова звания врача со всеми вытекающими отсюда последствиями, а также не возбуждать против него судебного преследования. Но, по нашему глубокому убеждению, это не освобождает его от ответственности административной и партийной: какими бы гуманными соображениями не руководствовался врач, он не имеет права на безответственные действия, которые могут представить угрозу жизни людей.

Сухоруков сидел в углу, за белыми непроницаемыми спинами врачей и жадно курил сигарету за сигаретой, засовывая окурки в спичечную коробку и облизывая сухие, потрескавшиеся губы. Он плохо слышал, о чем говорили выступавшие в прениях Вересов, Жарков, Нифагина, Басов, Коваль. Слова Белозерова: «…комиссия решила не возбуждать…» звенели и перекатывались в нем, наполняя его ощущением горькой радости. Он молча кивал, безропотно соглашаясь с каждым словом. «Да, маловато требовал, да, случалось, был резок, нетерпим, да зазнался…» Все равно никто из выступавших не мог ему сказать того, что он сам себе сказал. «И все-таки, — думал он, — если у меня завтра не будет другого выхода, если представится хоть один шанс, даже четверть шанса, я снова рискну, хоть бы мне снова пришлось расплачиваться за это собственной шкурой. Я прекрасно понимаю, что нельзя нарушать инструкции, правила, методики, но если мои знания, мой опыт подскажут мне, что можно спасти человека, которого эти же правила числят безнадежным, я снова нарушу их. Равнодушным, трусливо-осмотрительным, думающим о собственном благополучии больше, чем о своих больных, рак не по зубам, они еще долго будут топтаться вокруг рака, регистрируя «правильные» смерти, а я не хочу и никогда не примирюсь с этим. Драться до последнего — вот в чем главный смысл нашей жизни, драться и — победить!»

После отчаяния, охватившего его на клинической конференции, где Мельников выступил со своим сообщением, после тягостной, выматывавшей душу неопределенности последних недель, строгий выговор с занесением в учетную карточку за безответственные действия при использовании нового препарата был милосерден, как новокаиновая блокада при тяжелом ранении в грудь. Словно от прикосновения волшебной палочки унялась нестерпимая боль, а он все не мог в это поверить. Наверно потому, что видел полные немого упрека глаза Вересова, Жаркова, Шутова, которым тоже объявили по выговору, — за ослабление руководства научной и лечебной работой и отсутствие должного контроля над использованием радиоактивных препаратов, — и Сухоруков знал, что немой упрек этот еще долго будет ныть в нем, как ноют у бывалых солдат к перемене погоды старые раны.

Часам к восьми заседание окончилось, все разошлись, и они остались вдвоем в пустом прокуренном зале: оба как-то уж слишком долго и сосредоточенно собирали свои бумаги.

— Я рассчитывал утром переговорить с тобой, — наконец сказал Белозеров. — Министр не отпустил, была срочная работа. Еле-еле освободился к заседанию.

— Зачем ты увез заключение московских морфологов? — буркнул Вересов, застегивая пузатый портфель.

— Чтобы доказать шефу точку зрения комиссии. Чтобы не подумал, что я, как обычно, тебя выгораживаю.

— Много ты меня выгораживал…

— Сколько мог.

— Хоть бы позвонил вечером, сказал, что там. Всю ночь заснуть не мог. А Сухоруков…

— Так ведь и ты, поди, мой телефон не забыл, — усмехнулся Белозеров. — Или уже забыл? — Подергал себя за узелок галстука. — Трудно мне было звонить. С глазу на глаз — легче. — Он махнул рукой и полез в карман за сигаретами. — Сложная штука — человек, и бог и черт в едином обличье. Иногда попадет вожжа под хвост — и понесло. Что называется, без руля и без ветрил. А в общем-то ты ведь тоже не --">