Владимир Васильевич Карпенко - Отава

двору вокруг яслей кривую, лихо остановилась на всем скаку у самых дверей конюшни. Кони мокрые, словно выкупанные, в мыле, тяжело поводили провалившимися боками. От них валил пар. Из тачанки молодцевато соскочил светлоусый человек в лохматой кавказской бурке и каракулевой серебристой кубанке с малиновым верхом. Под буркой, на полушубке, красовалась новенькой кожей кобура; касаясь земли, билась о хромовые, заляпанные грязью сапоги кривая, витиевато отделанная серебром сабля.

Подошел вплотную, стал, широко раздвинув кривые в коленях ноги; тяжело уставился набрякшими краснотою глазами на хуторян. Спросил, не разжимая зубов:

— Атаман?

Хуторские поднялись. Атаман, ежась, с трудом проделал шаг.

— Где две брички, верховая лошадь?

— Так я парнишонка посылал, — развел Акиндей длинными, как грабли, руками. — Воротились обратно. Вот и… они.

Во двор въезжали подводы. На арбе правил дед Тимоха; его меринки привязаны сзади, парни слезли где-то раньше.

— Когда?

— Вчерась ишо. Как велено, господин начальник, — обернулся, поискал глазом. — Сенька! Вот он, извольте…

Качура поглядел на Сеньку; глаза его сузились до щелок.

— Воронок, — позвал, не поворачивая головы.

Подскочил Воронок. С выпущенным на сторону смоляным чубом из-под папахи, тоже в полушубке с белой опушкой по груди, весь в ремнях и при сабле.

«Отрезвел после вчерашнего…» — подумал Сенька. Вспомнил, как бежал вчера ночью от забора полиции, — легкая улыбка тронула его побледневшие губы. Глядел он на них, и ему было непонятно, почему так суетится Воронок, расстегивая на ремне желтую лакированную кобуру. И какая-то странная тишина нависла вдруг над общим двором, даже воробьи перестали возиться на издырявленной соломенной стрехе конюшни.

Сухой щелчок, похоже как от кнута с волосяным нахвостником. Воробьи с шумом сорвались и черной шалью, косо, упали на заснеженную крышу амбара.

В конюшне полохнулись кони.

— Постойте, люди! — во весь свой рост поднялся на арбе дед Тимоха. — Я!.. Я это надоумил! С меня спрос!

Сенька повернулся, с удивлением поглядел на кричавшего что-то деда Тимоху и, будто осматриваясь, куда бы прилечь на чистое, повалился на спину, разбросав широко по нетронутому снегу руки. В светлых бровях так и осталось удивление, а в сжатом кулаке виднелся платочек с голубой каемкой…

Глава сорок восьмая

Над хутором низко прошла девятка желтокрылых, крестастых бомбардировщиков. Выскочил Ленька из сарая. Придерживая на голове шапку, проводил их глазами. Закружились всей стаей над бугром. Скоренько надергал сена, отнес корове. Тетка Явдошка кликнула из сенцев вечерять, отмахнулся:

— Я скоро…

Побежал на общий двор. Там уже собралась детвора. Торчали на соломенной крыше овчарни. Глядели из-под рукавов на закат. Взобрался к ним. Солнце слепило глаза. Пристроил ладонь козырьком, увидал. Вороньем вились самолеты в закатном небе. Разбились по тройкам. Первая кинулась камнями вниз. Вой сирены. Взрывы. Черно-красные брызги вывороченной земли оседали медленно, плавно…

Ночи три кряду гремело за бугром. По слуху, неподалеку, в хуторе Денисовке. Слышны даже одиночные ружейные выстрелы. Полощутся по небу красные зарева. На день умолкает. Жители теряются в догадках: почему отсюда? Своих ждут с восходу, с Зимников; гудит там день и ночь без умолку. А это в обратной стороне, на западе.

Вскоре пришла разгадка. Белобрысый парнишка в дырявом кожушке и кепке, сидевший на самом верху крыши, вдруг закричал, тыча рукой в степь:

— Робя, гля! Люди-и!

Солнце уже село. Ясно видать: на белом гребне бугра, где только что долбали стервятники, появились темные фигурки. Сперва их можно было пересчитать. Потом копилось больше и больше. Передние приблизились, выросли, различимы стали руки и ноги. А за ними валила густая черная толпа. Люди шли пешком. Виднелись и подводы.

Передняя группа, человек пять, остановилась на той стороне балки. Переговаривались, глядели на хутор в бинокль. Цвет шинелей не разобрать, непонятны и слова, слышны только звуки. «Немцы? Румыны?» — гадал Ленька. Брало сомнение: не будут же их бомбить свои. Вглядывался до рези в глазах. По спине ходили мурашки от подступившего волнения.

Вдруг снизу — протяжный хриплый голос:

— Эге-е, наблюдатели, слезавай!

Ленька съехал по заснеженной крыше наземь. Во все глаза уставился на высокого сутулого --">