Константин Васильевич Домаров - Синеет речка Тара

поселок городского типа с новыми под шифером и черепицей домами, с мощенными камнем и асфальтом зелеными улицами, широкой площадью в центре, на которой высится черная стрела — памятник погибшим воинам.

А тогда все тут выглядело иначе. Белые хатенки под соломенными крышами, грязные кривые улочки, по которым бродил разный скот — телята, козы, поросята… Вот только местность вокруг хуторка впечатляла: широко распахнутые зелено-голубые дали, сверкающая под горячим весенним солнцем речушка. Бежит она, убегает вдаль всякими там затейливыми выкрутасами и коленцами, и берега ее окаймляют голубоватые ракиты и распушившие свои зеленые космы плакучие ивы. Вдали, где терялась речушка, небосклон огораживали зубчатой плотной стеной притаившиеся, манящие к себе густой синевой и таинственностью незнакомые мне леса. Все это было для меня, пацана, интересно.

— Вот тут все и произошло, — сказал отец. — Но мы сперва, сынок, пойдем на то место, где похоронен наш Аникушка Топорков. Это совсем недалечко.

По дороге к могилке зашли мы в один из крайних дворов хуторка, и отец попросил у немолодой, одинокой женщины одолжить ему лопату. Женщина тут же прошла в хлевушек и вынесла оттуда лопату с изогнутым черенком.

— Плохо, видать, кумушка, живешь, — сказал отец, осмотрев лопату. — Такой-то лопатой много не накопаешь.

— А то! — сказала женщина, глядя на отца выцветшими голубыми глазами. — Муж у вийну загынув, сама туточки и живу в хате. И допомогты нэма кому. Ту ж лопату або цапу навострыты — трэба когось просыты.

— Плохо дело, — сказал отец.

И мы пошли со двора, оставив у женщины свой чемодан. Дорогой отец говорил:

— Беда, да и только. На таких вот несчастных смотреть больно. А что тут поделаешь? Такая уж наша доля человеческая — все перенести, все выстрадать. И это только, сынок, ради жизни и ради правды на земле. Да!

Мы шли берегом речушки по узенькой тропочке. Сквозь густо-зеленые кусты ракит проглядывала, словно баловалась, серебристо струившаяся вода. В ветках шмыгали какие-то пташки, радостно посвистывали, пощелкивали, приветствуя этот нарядный весенний день, щедро озаренный ликующим солнцем. От речушки тянуло приятной свежестью и сладковатыми запахами водорослей. А вся речушка выглядела живым, беспокойным существом, хлюпающим и журчащим миротворно среди отлогих илистых берегов. От речушки повернули мы вправо, вышли к малонаезженному проселку и очутились возле одинокого памятника.

Деревянный тот памятничек, окрашенный в темно-коричневый цвет и увенчанный небольшой блекло-красной звездочкой, сиротливо стоял метрах в пяти-шести обочь проселка посреди открытой местности. Оградка из штакетин, сооруженная заботливо чьими-то руками, свежо голубела посреди светло-зеленой путанины весеннего, чуть холмистого поля.

На едва заметном, заросшем травой холмике покоились букетики полевых цветов. Понятно, что могилку воина-героя тут не оставляют без внимания. Возможно, те же пионеры.

Подойдя к могилке, отец сказал:

— Ну вот, дорогой мой Аникушка, мы наконец-то и прикатили к тебе. Извини уж, не мог вырваться раньше. А последнюю просьбу твою исполнил основательно. Даже на сестре твоей, синеглазой Мане, женился, и она родила мне вот этого молодца, немножко чем-то похожего на тебя, друг. Так что спи спокойно, а продолжение твое в жизни есть, есть. И приехали мы вот с сыном, чтобы посадить на твоей могилке три березки: от мамы твоей, уже покойной, от меня лично и от сына моего Аникея. Ты теперь понял: я сына назвал твоим именем. Так что принимай, друже, наше к тебе внимание, любовь к тебе нашу. — И отец низко поклонился могилке.

Мы тут же принялись за дело. Отец, не торопясь, выкопал ямку с одной стороны оградки, потом с другой ее стороны, а уж потом и в головах погибшего. Я тем временем извлек осторожно из мешковины саженцы, и мы стали с отцом умащивать их в ямки. Отец бережно расправлял каждый корешочек-червячок, мельчил пальцами землю и присыпал ею корешки. Я в это время держал саженец за ствол, а потом слегка притрамбовывал землю, делая вокруг саженца этакий брустверок, чтобы вода дождевая собиралась.

Три березки мы посадили возле могилы, остальные — чуть подальше. Я сбегал раза три на речку, и мы с отцом полили прутики березок, слегка проклюнувшиеся за дорогу зеленью листочков.

Дело сделано. Одного только я боялся: вдруг саженцы не примутся и труд наш пропадет. Везли их все-таки за --">