Григорий Устинович Медведев - Дьявол Цивилизации

РАССКАЗЫ

СЛЕД ИНВЕРСИИ

1

В горизонтальном положении почти непрерывное ощущение прикосновенности к постели. Будто тебя прижали тяжестью. Большую часть времени мы с Машей лежим. Порою — чудовищная слабость. В голове пустота. В душе тоже…

— О-ё-ёй! — говорит Маша шелестящим голосом. — До чего дожили! Бледные, синие, еле дышим.

Беззвучно смеется. Потом говорит:

— Старый комсомолец Спасеных, поднимите голову!.. Мы ведь с тобой принимали участие, в создании советской атомной бомбы… Не так ли?.. А чем кончилось?.. Ты слышишь?..

Я слышал, но меня будто прибили гвоздями к лежаку. Где-то в глубине вяло материлось, дергалось что-то, рвалось говорить. Но тщетно. Голоса моего не слышно. Тело неподвижное, будто мертвое…

Восемь лет назад, больные хронической лучевой болезнью, мы с Машей уехали из атомного центра в глухую приморскую деревушку! Купили небольшой домик… Как ни странно, мы хотели еще пожить. Похватать склеротичной грудью свежий морской воздух, тихо порадоваться морю, солнцу, ночному гулу шторма… Еще где-то все это еле теплилось в нас, хотя странным было наше восприятие окружающего мира. Какое-то сумеречное…

И вот тут, как назло, рядом с нами, через год после нашего приезда начали строить атомную электростанцию. Наш домик снесли. Предоставили благоустроенный коттедж, и вот…

Уже пускают первый энергоблок…

По этому поводу в бездетной семье Спасеных замешательство. Впрочем, смута в основном у меня. У Маши сил на смуту уже не осталось. И самое главное — у обоих нас не было сил снова менять место жительства.

Маша лежит мертвенно бледная. Смеется неслышно.

— Чему смеешься, Маша?

— Да так… Идиотизму нашего положения…

Я напряженно думаю. Во мне иногда вдруг загорается пламя. Будто очень сильно дуют в топку кислород. Все мечется, очень горячо внутри. Как в ту давнюю пору, когда меня обстреляло нейтронами на заводе обогащения урана…

«Горячо! Горячо! Я весь горю!..» — кричал я тогда и суматошно носился по помещению, хлопая себя по груди руками, словно бы гася пламя.

Говорят, я был очень красный. Как огонь… Почему я остался жить?.. Да, да, конечно… Я был сильный, тренированный… Комсомолец первого ядерного призыва… Кровь играла…

Временами я схожу с ума. Но это какое-то странное безумие.

— Маша, ты дышишь? — спрашиваю я ее ночью, потом утром.

— Дышу… — очень тихо отвечает Маша.

Да… мое сумасшествие странное. Схожу с ума, но вроде при своем уме. Странно… Это выражается в том, что я действую как безумный, а думаю, мысленно фиксирую свои действия как человек в здравом уме. Мозг как бы утратил свои управляющие функции, оставив только созерцательные…

Порою страшная тяжесть. Изуродованная облучением поджелудочная железа выбрасывает в кровь огромные порции инсулина. Сахар в крови падает. И у меня, и у Маши…

Пережитое облучение сводит меня с ума. Но чертова атомная станция добавила беспокойства, и это стало случаться чаще…

Я думаю: что же теперь делать? Голова раскалывается от раздумий. Но как это бывало со мной еще в здоровой молодости, идея явилась неожиданно, будто влилась в меня из эфира. Так я ощущал это. Струя идеи. Вот она:

«Надо проверить радиоактивный факел… След инверсии факела радиоактивного выброса из вентиляционной трубы атомной станции. Его радиус оседания, радиус захвата…»

Вот оно — сумасшествие! Идея стала навязчивой и увлекла меня, доведя почти до болезненного экстаза. Я ликовал. Артериальное давление было большим. Не менее двухсот. Я это чувствовал, не измеряя. Во время ходьбы меня шатало, но тело казалось очень легким.

— Маша лежала ниц. Она казалась расплющенной. Очень плоская спина. Все обдавлено, обтянуто слабостью… Мне больно, что я так вижу ее. Я ведь люблю Машу… Но болезнь сделала мои глаза жестокими… Как у старика… Они видят все…

Иногда у нас давление подскакивает сразу у обоих, особенно сердечное. Тогда мы еле ползаем, лежим почти без еды, живем на одних таблетках. Но иногда наша болезнь выдает иное. Растет только верхнее давление. Маша глохнет, иссиня-бледная бегает по комнате, с хрустом в суставах спазматически сжимает истонченные руки. И хотя болезнь очень очерствила душу, мне горько видеть ее страдания. Я уговариваю ее лечь. А мое сумасшествие в такие минуты достигает своей кульминации.

Но след инверсии не --">