Аркадий Алексеевич Савеличев - Забереги

сейчас заехали с ветра. Домна хотела бы посмотреть тот один-единственный стожок, который успел наметать Кузя… Да нет, стожок тот дальше, уже на вскрайке болотистого луга. Оттуда, с сырого места, и начинали косить. Немного, правда, накосили… По стожку-другому поставили мужики, потом с котомками всей толпой ушли на станцию, и докашивали уже одни бабы. Домна помнила, как тяпала возле своего островка небитой косой. Вот и сенцо, верно, черное, со слезой пополам… Когда ближе подошла, и открылся он, ее последний стожок: несуразный, кособокий, приземистый. Косили каждая порознь, а метали с подмогой, да все равно не под силу было высоко поднимать большие навильники, крутили-лепили как могли. Не обидели ее мать-отец ростом, а все ж — не мужик. Невесело улыбнулась Домна: стожок-то какой брюхастый! Самое время ему разродиться, да только от чего, — бабы одни его сотворили.

Она надергала из-под низу сена, принесла меринку. Тот неспешно захрумкал: знал, что не скоро управятся с возом.

И верно, Коля долго матерился, отхаркивался, курил, сидя на задке телеги, прежде чем притопал к дровяному костру. Домна обминала вокруг пожухлый дудочник, отбрасывала с дороги второпях оставленные сучья. Раскряжеванные березовые хлысты, с двух-трех сторон пробритые топором, чтоб лучше сохли, составлены были огромным кострищем. Ставили они дрова с Кузей еще по насту, за лето дрова просохли, на залысинах береста поднялась, закуржавилась, покрасневшими лохмами выгибаясь наизнанку, отчего весь костер полыхал на ветру. Так и чудилось в нем сухое березовое тепло.

— Жару-то, жару сколько, Коля!

— Жару-пару будет… пяток возов, не меньше.

— Не меньше, — поспешно согласилась Домна. Сама-то она знала, что тут больше четырех возков не наберется. Обманчив костер, полый внутри. Если бы по зимней дороге, и на трех возах увезли бы. Сговаривались они с Кузей еще по осени прирубить, да вот не пришлось. Теперь ничего другого не останется, как лазить по снегу за дровами, коптить избу сырьем. Без хлеба еще так-сяк можно зазимовать, а без дров не зазимуешь. Домна складывала на телегу легкие сухие должаки и видела, как быстро убывает казавшийся толстенным костер. Когда наложили воз, местами уже запросвечивало пустое нутро.

Уходила она вслед за телегой от порушенного костра уныло, все с той же неизбывной думой: придется, ой, придется побродить по снегу…

Так, под житейскую заботушку, незаметно и промелькнул теплый бор, хотя меринок тащился с возом тяжко. Домна опомнилась уже в поле, на хлестком ветру. Дождевое сеево скруглялось в ледяную крупу. Колею успело кое-где схватить первой осенней корочкой, но колесо она не держала, местами приходилось подталкивать телегу. Все они — и меринок, и Коля, и она сама — понимали, что надо им скорей ко двору, но скоро не выходило. Уже сумерничали в деревне, когда подтащились к своему навесу.

— Едрит ее, погодушку. Вот свалим да и к Кузьме в красный угол… — зачуханно, заполошно принялся Коля развязывать воз.

Сбросили они только два-три должака, как притопала из деревни Алексеиха, председательша. Она помогла перебросать дрова под навес и уж тогда сказала — вроде как для меринка одного:

— Вот была охота без наряда! Устал? Ну, да ведь ничего, сделаешь две ходки за водой. Телята мычат, лошади не поены. Ничего, до пруда близехонько.

Бочку грузили на телегу уже без сил и без слов. Коля только посмотрел на Домну, и она не решилась напомнить об оставленной ребятне. Тоже поехала с ним.

Алексеиха, грузно припадая на толстые ноги, пошла прямо на скотный двор, а они подвернули к пруду. Пока заполнили необъятную утробу бочки, совсем стемнело. При тусклой заволошной луне подъезжали они к скотному двору. Навстречу им несся плаксивый телячий мык — словно ребятишки сошлись да голосили. Было чувство вины, которое прогоняло усталость. Они еще помогли телятнице, многодетной Марьяше, принесли прямо к котлу по паре ведер. Коля полез по ступенькам к горловине котла и в третий раз, но поскользнулся, обхвостался водой.

— Поезжайте уж поскорей, — прогнала его притопотавшая на выручку Алексеиха. — Рабо-отнички! Что мне с вами делать-то?

Домна знала, что Алексеихе теперь надо покричать, как и Марьяше — поматериться, прежде чем телята напьются теплого пойла. Она кувырнула Колю, точно пустую бочку, в передок телеги, сама вскочила на запятки — н-но, сотона! В кромешной темноте скатали они еще раз к пруду и --">