Дмитрий Гаврилович Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

куда и откуда бредущие люди с разноцветными повязками на рукавах: поляки, болгары, итальянцы, венгры, чехи, голландцы, румыны — вся Европа была перебуторена. Им выносили пить, давали сухарей и хлеба; расспрашивали, мешая русские, украинские и чужеземные слова. То были пленные и освобожденные из лагерей, но больше согнанные со всего света в Германию на работу: кто батрачил на немцев, кто отбывал повинность на заводе, шахте…

Всюду раскиданы стреляные гильзы от крупнокалиберных патронов — они с треском выстреливались из-под колес грузовиков. У обочины под солнцем накалялись сваленные в кучи фауст-патроны. Они вдруг стали никому не нужны.

Двое парней, черноволосых и по-цыгански большеглазых и кучерявых, в пропыленных пиджаках расселись на фауст-патроны, грызли сухари, запивая водой из солдатского котелка. Боец, из чьего котелка они пили, толкался подле. Он выступал толмачом, по своему растолковывал жесты и улыбки итальянцев.

— Братья они: один сидел в лагере, другой — в плену. Встретились вот только, на дороге — домой пробираются. — Солдат явно врал, что парни братья, что один из плена, другой освобожден из лагеря — сам он по-итальянски не понимал ни слова, а итальянцы не знали русского — но ему сильно хотелось, чтобы эти двое были братьями.

Среди невообразимого людского скопища каждый был захвачен всеобщим возбуждением и радостью. Как никогда прежде, люди тянулись друг к другу, жажда слитности овладела всеми враз.

Копылов, потрясенный, измотанный этим чувством, бродил от одной кучки к другой. Внутренне он никак не отделял себя от остальных. Казалось, в этот день не могло быть ни личных распрей, ни личных бед — все общее.

Катерина тоже во всякую свободную минуту прибегала на шоссе. На ней поверх гимнастерки новый клеенчатый передник — трофей из бывшей столовой для немецких солдат. Она тоже пьяна от возбуждения, выставив живот, жадно перебегает по лицам проезжающих мимо. На похудевшем лице заострились, отяжелели скулы, и вид у нее немного диковатый — все невольно замечают ее, одинокую среди толпы солдат и офицеров. Федор тоже увидел ее и улыбнулся издали — они уже давно встречались как чужие, но сегодня, в такой день, никто не должен хранить обиду — она тоже. Но Катерина не узнала его — скользнула по нему невидящими глазами: в толпе она надеялась увидеть совсем не его.

Веснушчатый солдат в пилотке набекрень отплясывал в просторном кузове «студебеккера» на ходу. Его товарищ, привалившись спиной к кабине, растягивал меха аккордеона, пытался играть барыню. Еще шестеро, по трое сидя вдоль бортов, следили за плясуном, чтобы не выкувыркнулся из машины. Где-то впереди снова образовалась пробка. Студебеккер, взвизгнув тормозами, остановился — солдат ладошками ударился о кабину, пилотка свалилась, открыв ежик коротких волос.

— Петрусь! — в наступившей тишине прозвенел женский голос.

Солдат поднял пилотку. Его простодушное лицо, только что выражавшее шальную радость, сделалось удивленным. Он сразу отыскал ее среди толпы и остановил взгляд на побелевшем лице Катерины.

— Кать! — коротко выдохнул он и облизнул обветренные губы.

Боец с аккордеоном начал было разводить меха, но остановился — жалкий писк затухал в воздухе. В отдалении продолжались еще выкрики, гам, бряцание, а здесь, вокруг парня и Катерины — образовалась тишина. Смущенный общим вниманием, солдат продолжал расправлять пилотку и охлопывать ее о ладонь.

— Катюха, — снова произнес он, озираясь за поддержкой к замолчавшим товарищам. — Глядите, славяне, где свиделись с землячкой!

Рыжий Петрусь одним махом сиганул из машины и, выпрямляясь после прыжка, носком пнул подвернувшуюся гильзу.

Катерина подалась навстречу, чуть дрогнули ее руки, словно хотела кинуться на шею, но не решалась. Так и застыла — вся одно напряжение. Петрусь тоже неловко остановился, стыдясь проявить свои чувства на виду у других. Со злостью пихнул другую гильзу — она со щенячьим визгом запрыгала по асфальту между колесами машин.

— Гляньте, братва: землячка, — снова обратился он к друзьям за подмогой. — Бок о бок деревни стоят — через болото. Ты чего тут? — спросил Катерину.

Слезливый бабий вопль силой подавила в себе.

— Кашеварю я. Дома-то нету у нас — спалило!

— Гляди-ка. Да ты не убивайся. Есть о чем. Из деревни писали: от наших Котловичей трубы одни пооставались. Эка беда. Вернемся — новые поставим. Да не прежние --">