Владислав Васильевич Владимиров - Закон Бернулли

города-санатория к северным морям, получил письмецо, зовут. Жена приедет потом, если будет все хорошо, а пока оставляю ее друзьям», — то ли в шутку, то ли всерьез говаривал он ему время от времени; видимо, все же всерьез и не без уныния подумывая об отъезде насовсем и об Але тоже, вслух же — ни словца о Коновалове.

По праздникам — обязательно являлись все втроем, приодетые, нафранченные, садились в гостиной к телевизору смотреть московскую передачу — демонстрацию или «Голубой огонек», но праздники не столь часты, как того особенно хочется под старость, чтобы подольше видеть рядом с собою давних друзей, понимающих тебя с полуслова, родных, а то и просто добрых и близких знакомых и, конечно, смышленого внука Юрку.

«Вот эти билеты тебе и Але, — скажет он еще. — Очень знаменитый пианист, его во многих странах знают, и во второй раз он к нам не скоро приедет».

Алю всю жизнь они звали Алей или Алкой, хотя ее настоящее имя было другим. И ей самой нравилось только так — Аля. И он мало кому признавался, что не благозвучное было у него отчество — Гермогенович, и он как-то его стеснялся, хотя отцом своим не мог не гордиться. Все это знали и постепенно привыкли, что он — Н и к о л а е в и ч.

«А Юрку можно будет оставить у соседей», — захочется ему еще сказать про внука. И соседи не станут возражать, тем более каких-то два часа, а в десять уже — дома, или в четверть одиннадцатого.

Но он постесняется сказать про внука, только поправит очки и взглянет на Костю почти просяще. Он знает, как занят в эти дни сын, и вообще свободный вечер среди недели для Кости — давно уже неслыханная роскошь, а тут надо в Подмосковье лететь, и встреча получается вроде прощальной, хотя расстанутся на считанные дни.

Жизнь так устроена, что если еще и не стар по нынешним понятиям, но по земле тебя носит изрядно, вот уже не третий и не пятый десяток лет, то в каждом хорошо знакомом человеке, пусть он будет намного тебя моложе или старше, начинаешь видеть самого себя.

Как-то обронил Матвеев слова о том, что в жизни человека нет шагов, остающихся без последствий, он эти слова запомнил не хуже гредовских, а ведь Матвеев куда помоложе, годится Гредову, пожалуй, в сыновья, но ведь в словах этих были не только они оба, а и он вместе с ними  в е с ь, целиком, если вдуматься как следует, и Марьин весь в этих словах вместе со своим неразлучным другом Николаем Коноваловым — тот, кажется, сейчас в Народном контроле, и худой фронтовик, старый совхозный механизатор Сулайнов тоже в этих словах весь — никогда не забудется, как перед операцией попросил он со слезами на глазах: если  ч т о — пригласить соседа Еремина и Зарьяновых — только Нею с матерью, но не отца Неи Ахмета Зарьянова, с которым он, Сулайнов, и на том свете не пожелает быть в одном раю. А вот к Улиеву или Бинде эти слова тоже применимы, но по-особому. Или к начальнику Коновалова бритоголовому Корнееву. Или к Вадиму Федоровичу…

Все-таки великая штука — жизнь! Он вообразил некий жилой квартал, сплошь заселенный только пациентами его и сына — очень большой квартал получался; может быть, и не квартал, а городок, жильцы которого ни за что, наверное, не избрали бы его своим мэром, потому что в этом городе вместе с исцеленными и бодрыми людьми жили и те, кого он с Костей помимо желаний отдал небытию, и было очень жутко встречать их воскресшими. И еще напрасно говорят, что спасенные боготворят спасителя. Не все боготворят, многие о нем забывают, а еще больше помнят со жгучею обидой: старался, мол, но сделал не так, а ведь мог же! А что, если не мог?!

III

Он зачем-то передвинул с места на место зацарапанный телефон под зеркалом на полированной тумбочке, задержал взгляд на зеленой телефонной книге, куда с Инной записано им немало уже навсегда вычеркнутых номеров, представил, что когда-нибудь наступит день, и его телефонные номера тоже кто-нибудь вычеркнет или обведет карандашом навсегда, глянул из коридора в гостиную на пустой экран телевизора у незашторенного окна.

Странным свойством обладает коридор. Чад с кухни почему-то стекал именно сюда, флюиды парфюмерии Инны тоже просачивались из спальни. Табачный дым, если кто курил в гостиной, по какому-то необъяснимому закону сначала оказывался в коридоре. Теперь в коридоре пахло только старыми газетными подшивками, которые Аля все собирается обменять на «Королеву Марго».

В гостиной над телевизором в простенке висит его --">