Владислав Васильевич Владимиров - Закон Бернулли

салфеткам и, скользнув по чистым, до синевы, халатам, падает вниз на темный линолеум пола.

«Я тебе сегодня звонил на работу и не застал», — скажет он вечером Косте.

«Но я оперировал», — ответит ему сын с малой укоризною, а взглядом — поблагодарит…

II

Они теперь очень редко бывали вместе последние шесть или семь лет, хотя жили по нынешним меркам и расстояниям не так уж и далеко один от другого, и только восьмилетний внук Юрка приходит к деду по субботам с матерью пить чай, раскручивать магнитофонные кассеты, листать книжки, альбомы и говорить о своих делах.

Шустрый, понятливый внучек, весьма современный и не изнеженный, хотя, конечно, немного балованный и вертлявый, но успевает на теннис и в музыкальную школу, с мамой почти только по-английски говорит; сначала хотел податься на БАМ, но после Алиного отпуска метит в гражданские летчики: летели из Минвод на Ил восемнадцатом, за настоящий штурвал в пилотской подержался, летчики дали ему — дядя Галим и дядя Володя, а маме не дали, они с ней только разговаривали по очереди, а дядя Галим гладил его по головке и руку маме, он с мамой в сельской школе вместе учился и двойки получал за поведение, — все деду выболтал внук о себе и Але, радуясь, что сам говорит по-русски: «Деда, честно — ай донт толерэйт этот дрянной инглиш, осточертел!»

«Ну, брат, и лексика у тебя, отменна, как у дореволюционного извозчика со Стромынки!» — изумился потрясенный новостями дед, рделось красивое лицо Али, щеки ее полыхали поярче огненных цветов, крупно разбросанных по новому платью, — не от стыда за старорежимных извозчиков, конечно, которые, как известно, не все ведали, что «инглиш» — это есть «английский», «ай» обозначает «я», а «донт толерэйт» — «не выношу»; и тогда дед, помешкав в нерешительности и отряхивая с профессорских штанов несуществующие крошки печенья, которое целехоньким лежало в корзинке вперемешку с конфетами на старинном чайном столике, заговорил на всякий случай о сказках братьев Гримм, перескочил на «Судьбу барабанщика» Аркадия Гайдара и закончил свои изыски в детской литературе клятвенным обещанием привезти внуку из Франции тяжелый металлический танк; можно считать, почти настоящий — модель в одну сороковую величины, сам видел: их там продается много в красивых коробках. Он обещал некий абстрактный танк, но внук безжалостно подавил его жертвенное желание, рассудительно заметив, что  н а ш и  танки всегда были куда лучше французских и всяких других, например, «Т тридцать четыре» или «КВ», а если уж везти из Франции  д о б р о, то что-нибудь  в е с е л е н ь к о е, а танк могут на французской таможне задержать, франки и сантимы зря  а у к н у т с я.

«Ого!» — сказал дед и поперхнулся горячим чаем. Брызги пятнами пошли по нежно-голубой, с тонкими узорчатыми кружевами, праздничной рубашке, отчего дед засмущался и пробормотал ему только понятное: «Вот так ключ от  ц е р к в ы!» — что, по-видимому, тоже подтверждало крайнюю степень изумления.

Потом он переглянулся понимающе с Алей, напомнив свое извечно любимое, что глаза у внука — не отцовы, а  е г о, то есть голубые, и попытался осторожно выведать, а что же именно подразумевает юный друг под этим самым  в е с е л е н ь к и м, а когда услышал в ответ — к у к л у, поющую куплеты, вздохнул облегченно, хотя, как знать, в переводе на русский незнакомые куплеты тоже могли звучать вполне  в е с е л о. Словом, внучек скучать не давал.

Иногда с ними подъезжал и Костя, сам за рулем; входил сын высоким и плечистым, как отец, отчего в этом коридоре делалось сразу теснее, с порога сильно он притоптывал большими туфлями, будто стряхивал с себя на ворсистый половик ученую озабоченность, оставлял их под вешалкой, не забывая похвастать, что размер обуви у него как у Маяковского, поправлял без расчески седоватое крыло гладких волос, молодившее его, проходил уверенно, в носках, в гостиную, и уже за ним, сунув ноги в старые тапочки, тянулись Аля с Юркой, зажигался повсюду свет, и они находили что делать, чтобы всем четверым было занятно, но потом Костя спохватывался, сначала украдкой поглядывал на часы, а затем и впрямую обращался к нему извинительно, говоря что-то вроде такого: «Понимаешь, батя, добить надо страничек пять на машинке, нащупал еще с утра верный ход, сижу сейчас, веселюсь, а по правде — сам терзаюсь. А Юрка с Алей пусть еще с тобой побудут, ладно?»

«Ну, батя, еду скоро я из этого --">