Сергей Александрович Снегов - Куда ворон костей не заносит

руками, пошла дальше.

Теперь она шла навстречу ветру, и скорость его увеличилась с трех до шести метров в секунду. Ветер легко проходил сквозь полушубок и брюки и обжигал тело так же свободно, как обжигает его сквозь неплотную одежду зажженный неподалеку костер.

Самым удивительным было то, что она не ощущала на ногах валенок, как если бы их и не было. Это, собственно, было первым, что она открыла, удалившись на несколько километров от дому. И ей следовало думать об этом, заранее — старожилы ходят в унтах не напрасно, они все твердят, что в холодные ветры середины зимы валенки почти не защищают ног, превращаются в пористую массу, пропускающую воздух так же просто, как решето воду.

В прошлую пургу, когда она чуть не отморозила ноги в новых валенках, она убедилась, что многое в этих рассказах — правда. Сейчас, чем больше она ускоряла бег, тем холоднее становилось ногам и телу. Ей временами начинало казаться, что она бежит уже босая, не в шерстяных носках, а в шелковых носочках, не в рейтузах и лыжных брюках, а в легком платьице — так легко охватывал ее тело ветер с северо-востока. Это было удивительно и противоречило законам физики. Работа не переходила в тепло. Ветер перекрывал усилия ее мышц.

По привычке на бегу осматривая окрестности — без того, чтобы на чем-либо остановить внимание — она мысленно переносилась на Весенний, где между палатками теперь попрыгивает Николай, опираясь на самодельный костыль, и незнакомый эвенк терпеливо ждет, пока ему сделают последнюю перевязку и отпустят. Синягин хотел сообщить на Весенний, что к ним вышла Нина Николаевна, но она попросила не делать этого, — желала явиться неожиданно. Вероятно, это тоже было опрометчиво. Она усмехнулась и подумала, что поступила правильно. Как бы всполошился Николай, как бы встревожился Лукирский! Энергичный, взбалмошный метеоролог и астроном экспедиции помчался бы ей навстречу, чтобы перехватить около озера. А Николай сидел бы в палатке, сжимая руки, нервничал, волновался… И радовался, что увидит ее!

Нет, и вправду, обрадуется ли он ее приходу? — спросила себя Нина Николаевна. И уверенно ответила: да, обрадуется, сомнений нет! Горечь разлуки растаяла, в прошлом году он женился вторично, он счастлив, у него чудесная жена Олечка, они с первой минуты встречи стали друзьями, она и Олечка. И разве Николай не благодарен им обеим, Оле и Нине, что они подружились, у него были влажные глаза, когда он повстречал их. Они шли, обнявшись, он сказал тихо, он всегда говорит тихо, когда волнуется: «Это так здорово, милые мои, так здорово!» Были, были тяжелые дни, когда их совместная жизнь распадалась, Николай мучился, она тоже мучилась, уход друг от друга дался им нелегко. Любви не было, они принимали за любовь взаимное уважение и дружбу, но пришло время и пришлось признать, что нет любви, зато тем сильней будут дружба и уважение. Ах, все неверно, была любовь, только не та, что у нее с Андреем, любовь большой, сердечной дружбы, так бы надо назвать то, что было, да, самое правильное название — любовь дружбы!

И любовь эта не стала меньше от того, что они разошлись, она даже стала прочней, ее освободили от несвойственной ей близости, от семейных тягот, ее, как неправильно растущее деревце, подрезали, отсекли ненужные ветки, она, переболев какое-то время, возродилась в новом, подлинном своем облике. Он обрадуется, Николай, когда увидит ее, он воскликнет с восторгом: «Нина!» — протянет ей руки, с благодарностью обнимет, расцелует в обе щеки. А как она сама обрадуется, хотя неожиданного в этой радости нет, она и тревожится за раненых и готовится к радостной встрече с друзьями с той минуты, когда Лукирский передал о несчастье и заверил, что опасности нет, все сравнительно благополучно. Нет, нет, она правильно поступила, что вышла на их станок, любая травма опасна на этих суровых широтах: тот же Лукирский признался, что опухоль не уменьшается. И без настоящей врачебной помощи им не обойтись, надо будет проверить, не повреждена ли кость. Она осмотрит раны, наложит свои повязки, будет сидеть в теплой палатке, пить горячий чай, слушать длинные разговоры Лукирского, — вот уж веселый, милый болтун, — откликаться на короткие усмешливые реплики Николая. Может, явится Ергунов, тот еще говорливей’ Лукирского — просто быть с ними, смотреть на них, радоваться, что они тут, что можешь им помочь!..

А всех больше обрадуется Андрей, когда узнает, что она не связала себя формальными --">