Даниил Александрович Гранин - Место для памятника

— Погодите, — сказал Кузин, — Лиденцов ведь ощущал это смещение. Он воспринимал сдвиг как болезнь; вполне возможно, физически для организма тяжело… — В таких случаях вместо памяти развивается способность обратная…

Осокин постучал ложечкой, как он делал когда-то на. узких совещаниях, и все стихли. Неужели они со своими приборами и диссертациями не понимают, до какого абсурда они докатились!

Кремовые халаты обступили его, внимая каждому слову.

Не стесняясь, он вдруг расхохотался им в лицо. Всерьез рассуждать о ком — о Лиденцове! Как будто такой горемыка, придурок может быть великим человеком. Тупицы! Он-то знал Лиденцова, он-то видел его. Только что видел — красный носик уточкой, нахал, которого он осадил, и тот живо хвост поджал. Рожденный ползать летать не может.

От его смеха они втягивали свои ученые головы в плечи, но при этом они не переставали разглядывать его слишком пристально, как врачи.

— Это в старое время гении оставались непризнанными! — заключил Осокин.

— Гений — явление любопытное. — Кузин подергал себя за волосы. Подсознательное «я» у гения существует в ином виде времени. По отношению к сознанию оно может быть будущим. Нет точных доказательств, запрещающих перемещения во времени. Раз физика не запретила, значит это может быть, значит оно существует в природе. Мы его еще не выявили.

— Нас это не касается. Сдвиги времени не наша тема, — сказал директор. — Нас интересует другое.

Возможно, что Осокину показалось, что все уставились на него, он заволновался и сказал неожиданное.

— Понимаю, насчет жилплощади, — сказал он. — Так вот, ваш Лиденцов сам виноват.

Маркин поднял руки к небу:

— Он же просил маленькую квартиру. Всего-навсего! Такому человеку! Неужели он не заслужил? Поразительно, Матвей Евсеевич, как вы могли отказать? У меня не укладывается.

— Маленькую квартиру, — с ненавистью передразнил Осокин. — Ишь добренькие! Маленькую. Да разве вы понятие имеете! Люди стояли в очереди. За одной комнатой. Последними словами меня поносили. А что я мог? От других таких же отымать? Теперь вам куда просто. Маленькую квартиру. Умники!

Насколько ближе был ему сейчас Лиденцов, — уж он-то бы понял, он бы не посмел, он все это знал.

Кузин мучительно сморщился:

— Нельзя, нельзя, товарищи, во всем винить Матвея Евсеевича. Кто мог тогда знать… — И осекся. Пауза быстро вырастала.

Кто мог знать? Да?

Первыми неслышно хихикнули молодые.

Кто мог? А может, кто-нибудь мог? А кто? А вот кто… Знать — знал, а дать — не дал. А ведь все знал. Наперед знал!

Кто мог знать? — надежный, надежно-безответный вопрос, — не вопрос, а извечное оправдание, убежище для всех людей, при всех неожиданностях. И вдруг захлопнулся, как ловушка.

Директор согнал с лица смешок, и оно осталось пустынно-торжественным.

— И всё же, товарищи. Мы должны благодарить Матвея Евсеевича за его участие. Наши молодые иногда упрощают прошлое. Вы уж простите… Помощь ваша позволит нам продолжить розыски. Вы, Матвей Евсеевич, надоумили нас обратить внимание на ряд новых аспектов проблемы. Вполне возможно, это сыграет историческую…

Уши, шея Осокина густо побагровели.

— Я вас не надоумил! — Он задыхался. — Вы воспользовались. Я не желаю вас надоумить! Не желаю! Думаете, я не вижу, куда вы тянете? — Он схватил палку, затряс ею. — Не получится у вас! Не на того напали. Обманом берете? Раз так, я вообще не согласен. Я отменяю. Все отменяю.

Палка прыгала в его руках, багровое лицо вздулось, посинело, директор испугался, попробовал его усадить, а Осокин, хрипя, отталкивал его.

— Что вы, уверяю, без вашего разрешения мы ничего… — торопился директор, — успокойтесь, мы категорически запретим.

Осокин никак не мог застегнуть пиджак, Кузин додал ему плащ, они вдвоем с директором помогали его надеть. Директор, поглаживая Осокина по спине, сказал:

— Всё мы с вами согласуем. Абсолютно всё. — Голос его стал замшевым. Вот если разрешите, фотографию? На минуточку. Мы ее сейчас переснимем. Чтобы вас из-за этого не беспокоить.

Кузин заискивающе улыбнулся:

— Дадим максимальное увеличение. Сколько вам копий?

Осокин с неожиданной силой отстранил их, подошел к столу, прислонил палку. Двумя пальцами одной руки и двумя пальцами другой Осокин высоко поднял перед собой фотографию и медленно разорвал ее. Сложив обрывки, он понаслаждался общим ошеломлением и снова не спеша разорвал. --">