Юрий Николаевич Абдашев - У Старой Калитки

Юрий Николаевич Абдашев
У Старой Калитки

Виталию Бакалдину

Всякий раз, когда мне случается попасть на эту тихую, заросшую старыми акациями улицу и пройти мимо знакомой покосившейся калитки, где я знаю каждый сучок, каждую щелку, воспоминания неслышно подкрадываются ко мне.

Тут под многослойной облупившейся краской можно разглядеть какие-то царапины. Нужно присмотреться внимательнее, и тогда увидишь, что это имена или только их начальные буквы, соединенные наивными крестиками — самыми древними знаками арифметического действия. В детстве мы не могли знать, что человеческие жизни не подвластны правилам математики. Они текут по своим особым законам. И знак, которым мы пытались когда-то связать наши судьбы с судьбами друзей, означал не больше, чем пометка на полях уже написанной книги.

Но мы упорно писали свои имена, словно хотели увековечить себя в памяти потомков. Буквы на калитке вырезаны перочинным ножом, выжжены увеличительными стеклами. Это своего рода летопись нашего двора, которая велась без всякого уговора, вероятно, с того самого дня, как эту калитку, тогда еще новенькую, пахнувшую свежей сосной и олифой, навесил на предназначенный для нее столб первый плотник нашего домоуправления.

Время от времени калитка меняла свой облик. Ее подновляли, перекрашивали соответственно вкусам домоуправов, которые часто у нас менялись. Я помню ее и голубой, как спортивный флаг, и темно-зеленой, точно лист ландыша, и буро-коричневой, под цвет глинистых обрывов на берегу Кубани. Но как ни меняли ее вид, для нас она всегда оставалась понятной и знакомой, как порог родительского дома.

Пацанами мы катались на ней под скрип несмазанных петель, подростками отсиживались все за той же калиткой после отчаянных баталий с ребятами из соседнего двора. Она была щитом, незыблемой границей нашего маленького мира. А мир наш действительно был невелик. Тогда, наверное, многим казалось, что земля кончается где-то за Новым базаром.

Среди множества непонятных иероглифов, оставленных на ее щербатых досках, есть и мое имя. Мое и Толькино. Мы были закадычными друзьями.

Я, как сейчас, вижу его перед собой — рыжеволосого, конопатого, с вылезшей из штанов рубахой, со сбитыми локтями и коленками, первого задиру и весельчака. Помню, как мы собирались бежать в Испанию, чтобы сражаться против фашистских мятежников, и как торжественно, словно клятва, звучали в наших ушах незабываемые слова — Барселона, Валенсия, Гвадалахара…

Домком — дотошный старик-пенсионер со странной фамилией Тазов обнаружил наш склад «боеприпасов» и продовольствия, который мы хранили в общественном сарае, и донес родителям. Если бы не он, мы бы наверняка вступили в ряды республиканской армии.

Старый домком сидел у нас в печенках. Ребятам казалось, что это самый вредный человек в Краснодаре. Он не раз отнимал у нас мяч, когда тот случайно залетал к нему в палисадник и мял недавно высаженную гвоздику. Этот чудак любил цветы. Он вечно кричал, что мы дети улицы, неучи и балбесы и что нас надо воспитывать ремнем.

Однажды один из наших товарищей переехал на новую квартиру. Тогда Толька впервые пожалел, что мы не живем в таком красивом большом доме.

— А что в нем хорошего? — сказал я.

— Бро-о-ось, — ответил Толька. — Спортивная площадка во дворе — это что? Потом перила. На них кататься мирово. А больше всего, — добавил он мечтательно, — я хотел бы, чтобы у нас был балкон.

— Зачем тебе балкон? — удивился я.

— Много ты понимаешь, — пренебрежительно заметил мой друг. — Я бы плевал с него на прохожих. Подождал бы, когда домком будет проходить, и на лысину — бац! Мирово!

В Толькиной голове бесконечно рождались всевозможные идеи. Как-то он решил, что его призвание быть барабанщиком. Помню, мы выпросили у родных деньги и купили два барабана. Это было здорово! Людям, которые проходили мимо, наверное, казалось, что в нашем дворе работает шаровая мельница. Барабаны у нас отобрали.

А потом Толька научился играть на гитаре. Он очень берег свою гитару и никому, кроме меня, не разрешал до нее дотрагиваться, даже своему младшему братишке Сереге. Впрочем, мы и так не очень жаловали этого Серегу. Он был ябедой, и мы частенько поколачивали его.

Иногда поздними вечерами мы пели под окном. Но это были не --">