Георгий Филиппович Шолохов-Синявский - Суровая путина

— Чудакует. Мой тоже на гирла поглядывает, как кот на сало, а сам такой — хоть бы в законном сетки таскать.

Васька засмеялся, крутя головой.

Опустившись на корточки, Аниська задумчиво перебирал крючья.

— С того дня, как побили в море пихряки рыбалок, совсем оплошали батьки наши, — заговорил он с досадой, — по хутору слоняются, как неприкаянные. Скучно становится, накажи бог. Выходит, самим надобно за дело браться.

— А км к же ты возьмешься? — недоверчиво спросил Васька. — С чем?

Аниська опустил голову, задумался.

— Эх, Васька, надоело нужду тянуть! — сказал он немного погодя. — А что поделаешь? Хоть к прасолу иди наниматься за кусок хлеба…

— Подожди, не нанимайся… Погуляем еще по кутам^[5].

Аниська встал.

— Давай корыто, что ль.

Васька вынес из сарая облепленное смолой корыто, щуря зеленоватые глаза, вкрадчиво спросил:

— С чего это тебе к прасолу вздумалось идти хрип гнуть, а? Уж не к дочке ли его поближе?

Аниська покраснел.

— Тю на тебя! Сдурел, что ли?

— Ты не тюкай. Я, брат, замечаю, как ты по ней страдаешь. И вчера на гулянке кто с нее глаз не сводил? Смотри, брат, хоть и хороша девка, да не про нас — с капиталами.

Аниська, сердито пыхтя, взвалил на плечо корыто.

— Не знамо чего буровчишь. А то девок без нее мало.

— Ну-ну… Я ничего, — хитро заюлил Васька. — Дело хозяйское. Всякому охота в зятья к прасолу пристать.

Аниська вдруг сбросил корыто, кинулся на товарища, размахивая кулаками. Тот пугливо съежился, побежал по двору.

— Анися… Пошутил я, ей-богу… — лепетал он, увертываясь от ударов и смеясь.

Вспугнув осовелых от жары кур, Аниська настиг друга у самой калитки, ударил его кулаком по спине. Васька громко охнул.

Кривя в суровой усмешке рот, Аниська подхватил корыто, выбежал за ворота.

— Не шути больше, Васька! — закричал он с проулка, — Да отца предупреди, чтоб в зорю готовился. Чай, не забудешь теперь!

— А ну тебя… — морщась, отмахнулся Васька и, почесывая спину, пошел к сараю.

Сгибаясь под ношей, досадуя на Ваську, Аниська зашагал по проулку. С обидой и стыдом он вспомнил, как стоял вчера вечером на улице под окном хаты, в которой хуторские ребята вскладчину справляли вечеринку, и с завистью смотрел сквозь мутные стекла на танцующих под гармонь девчат. Среди них он выискивал ту, которая казалась ему краше всех. Это была дочь прасола Ариша Полякина. Затаив дыхание, Аниська тянулся за ней затуманенным взором, забыв обо всем, видел ее одну и, когда она близко подходила к окну, слышал ее игривый, задорный смех. Ариша танцевала лучше всех, — она часто бывала в городе и научилась там городским танцам. Сиреневое атласное платье ее заслоняло остальных, одетых победнее, неуклюжих от робости девчат. Один раз Ариша поглядела в окно на улицу и, как бы узнав Аниську, улыбнулась приветливо и ласково…

Аниська кинулся было в хату, но ребята его не пустили. Обозлившись и чуть не побив окна, он до конца вечеринки просидел под чьей-то изгородью с ревнивой мечтой проводить Аришу домой.

Но напрасными оказались эти мечты: провожать Аришу пошел прасольский счетовод Гриша Леденцов.

Аниська вспомнил, как вел счетовод Аришу, поддерживая ее за локоть, склоняясь к ней головой, вспомнил, каким звонким смехом отзывалась Леденцову Ариша; а он, Аниська, шел позади, сжимая кулаки, и теперь, после Васькиной шутки, чужим и ненавистно далеким показалось ему белое, холеное лицо девушки.

«Небось, мерзнуть ей по кутам не приходится да сетки таскать. Поэтому она такая белая да толстая», неприязненно думал он, чувствуя на плече каменную тяжесть корыта и ступая босыми ногами по колючей каменистой тропинке.

Сбросив ношу, Аниська толкнул калитку.

Под ногами зашуршала буйная лебеда, курчавым ковром устилавшая запушенный двор Аристарховых. Худой длинноногий пес, кособочась, протрусил от сарая, приветливо помахивая хвостом, подбежал к Аниське.

В темных, пахнувших затхлостью погреба сенцах сидела на корточках девушка и чистила рыбу. Заслышав шаги, она обернулась, вскочила, прикрывая теплые карие глаза мокрой рукой, сжимавшей нож. На руках и подбородке поблескивала рыбья чешуя.

— Отец дома, Липа? — спросил Аниська.

Девушка отняла от глаз руку, молча показала на дверь.

Аниська вошел в хату.

Убогая маленькая комната тонула в зыбком сыроватом сумраке. На кривых подоконниках жадно тянулась к солнцу захирелая герань, заслоняя и --">