Мариэтта Сергеевна Шагинян - Три станка

как мгновенно согрелись и даже больше того — почувствовали испарину.

В зале было множество работниц, набившихся в нее так, что сидеть никто не мог, — все стояли, дыша друг другу в затылок. Воздух был невыносимо сперт. Жара стояла, как в бане. Для президиума, куда мы пробирались, не осталось ни единого стула, хочешь не хочешь, надо было стоять. Но прежде чем стать на место, следовало до него добраться, а это было трудненько.

Толпа работниц казалась разъяренной. Лица были красны, глаза сверкали. Нас встретили градом таких ругательств, что моя интеллигентская душа поджалась зайчиком. Невольно краешком глаз я глянула на члена райкома — тот шел как ни в чем не бывало, прислушиваясь на обе стороны и точно вбирая в себя ругательства, подобно тому как барометр принимает давление атмосферы. Хуже всех было плотному председателю треста. И его, и его трестовскую енотовую шубу крыли без всякого состраданья.

Нас встретил смущенный молодой, человек с лицом, видимо, обмытым седьмым потом, — красный директор фабрики. Кое-как он протащил нас к зеленому столу, раздобыл и стулья, по одному на двух, и заседание началось, точнее, ругань в зале несколько ослабела.

Ясно было как дважды два, что рабочие взбешены, что они не желают переходить на три стайка, что они не очень-то тронутся красноречивыми доводами, что, наконец, все они единым фронтом будут голосовать против. Спрашивается, какими же словами, какими посулами, смягчениями, уступками можно было убедить эту возбужденную, насторожившуюся и твердо спаянную массу?

IV

Собрание началось партизанской перестрелкой. Но вот заслушан длинный и растерянный доклад красного директора на тему о том, что «поднять производительность необходимо». Красный директор родился тут же, при фабрике, в артельном доме, вырос на глазах рабочих, своего рода потомственный фабричный, свой человек. Его выслушали с усмешкой, часто перебивали, делали ехидные замечания. Он едва дотянул, махнув рукой: дескать, все равно их не убедишь, они теперь закусили удила. И тут-то выступил на сцену председатель треста, самый непопулярный человек в эту минуту в зале. Он постоял неподвижно, пережидая крики, потом спокойно и без малейшего красноречия начал говорить…

Вы думаете — посулы, смягчения, уступки, прибавки, — словом, то, что преподносит противник противнику, одна сторона другой стороне в надежде добиться победы? Как бы не так. Он сказал:

— Ребята, вы говорите, — вам туго, мы на вас нажимаем, дерем с вас три шкуры? Совершенно верно. А вы что же думаете, на кого нам нажимать, кроме вас? Кто нас вывезет, кроме вас? Что ж, вы воображаете, ваше хозяйство будут налаживать капиталисты? Ваше дело будут спасать купцы или иностранцы? Кто отбил Питер от Юденича? Вы. Кто голодал и холодал возле фабрик? Вы. Кто пустил эти фабрики в ход? Вы. И ежели вы сейчас не сдерете с себя четвертую шкуру, пятую шкуру, шестую шкуру, мы хозяйства не наладим, новых фабрик не пустим, безработных не устроим, рынка товарами не наполним, крестьянина не удовольствуем, мы без вашей помощи ни черта не сделаем. Натужьтесь-ка, ничего не поделаешь.

Последняя фраза прозвучала весело и с полным доверием. Было так, как если бы мы все превратились в детей и жаловались, что не можем выучить урока. А нуте-ка, вместо одной страницы выучите-ка две, посмотрю я, как вы не сможете! — не знаю, как называется такой прием в педагогике. Его часто пускают в ход великие полководцы, и солдаты их обожают. За что? За веру в то, что человек может сделать чудо. Человек любит высокую меру своих сил, как любит покупатель, чтобы торговец чуточку перевесил ему товар, а не недовесил.

В зале сразу стало очень тихо.

V

И в тишине вдруг прозвучали сухие, шаркающие, слабые старушечьи шаги. К зеленому столу приблизилась худенькая старушенция, морщинистая, безбровая, с губами в обтяжку, повязанная чистым белым платком, — героиня труда, ткачиха с сорокалетним стажем на ткацкой у Паля.

Старуха обеими руками взялась за концы своего платка, подкинула его повыше, чинно повязалась. Потом кашлянула. И прошамкала деловым тоном:

— Что ж, девушки, попробоваем. На трех станках работать можно. Я хоть и старая, а работать на трех станках могу. Не чижало работать, только пряжу дайте хорошую, а работать не чижало.

И тотчас же точно прорвало делегаток, — хохот, аплодисменты, крики: «Ай да старая!» Настроение сотни людей невидимой рукой --">