Николай Алексеевич Некрасов , Авдотья Яковлевна Панаева - Три страны света

Николай Алексеевич Некрасов, Авдотья Яковлевна Панаева
Три страны света

ПРОЛОГ

В глухом и далеком углу обширной русской земли, в небольшом уездном городе, за несколько десятков лет до начала нашей истории, на углу улицы, кончавшейся полем, стоял небольшой скривившийся деревянный дом. Он принадлежал городской повивальной бабке Авдотье Петровне Р***. Авдотья Петровна была женщина редкая; по должности своей она знала семейные тайны многих лиц города: кажется, довольно, чтобы и весь город знал их? Но Авдотья Петровна упорно молчала. Многие дамы оставили ее именно за это достоинство, которое считали важным недостатком.

– Какая дура эта Авдотья Петровна! лежишь, а она хоть бы слово интересное сказала… даже знаешь какую-нибудь историю, а так только нарочно спросишь: "правда ли, что жена Днищева свела шашни с Долбишиным?" запирается! я, говорит, не знаю!

Так жаловалась слабая супруга своему мужу после благополучного разрешения.

– Что же делать? – спрашивал супруг.

– Что делать? вот я ей откажу; она у меня последнего принимает!.. Возьму Веру Антоновну.

– Далеко посылать, да и обидишь Авдотью Петровну.

– Вот хорошо! – вскричала больная: – да она может уморить с тоски!

– Ну, хорошо, возьми Веру Антоновну, – говорил испуганный супруг.

Вера Антоновна была бабушкой другого, ближайшего уездного города. Она пользовалась обширной известностью, которой много способствовал лекарь того города, первый друг и приятель Веры Антоновны.

Вера Антоновна могла даже мертвого поднять своей болтовней, не только занять больную. Она знала все и всех. Обширное знакомство доставляло ей неисчерпаемый источник для толков и пересудов. Никто при ней не смел заикнуться о годах кого-нибудь.

– Как это можно, помилуйте! Анне Сидоровне теперь под сорок: она только на лицо моложава. Я у ней принимала первого; а Ваничка ровесник Соне Подгорной… Вот, я вам скажу, будет богатая невеста и старше только двумя месяцами Оли исправниковой… Как теперь помню, такая была жара; я ехала от Анны Сидоровны к исправнику… Какая она у него стала: так и тает, так и тает, точно свеча, чуть жива. Вот уж осьмого недавно бог дал: трудно, очень трудно родит. Сам-то исправник, знаете, не любит дома сидеть: разные шашни у него…

– Неужели, Вера Антоновна, с казначейшей? – спрашивали таинственно любознательные дамы.

– Какое с казначейшей? старо с казначейшей!

– С кем же? с кем же?

Глаза вопросительниц сверкали нетерпеливым блеском.

– С Марьей Ивановной! – произносила Вера Антоновна и протяжно и торжественно глядела на всех.

– Ах!.. неужели?.. Боже ты мой!..

И восклицаниям и расспросам не было конца. Вера Антоновна как река лилась, после длинного монолога требовала пить и выпивала залпом графин квасу.

Фигура ее была так обширна, что нужно было дарить ей на два платья, чтоб вышло одно. Прихотям Веры Антоновны не было конца. В доме, где случалось ей принимать, она вмешивалась решительно во все: "Зачем люди долго спят? зачем повар дурной квас сделал? зачем мало работают в девичьей? У исправника-то люди с петухами встают, а у вас, Агафья Артемьевна, вместе с барами: право, таких людей даже и у городничихи нет, а что она уж за барыня!.."

Вера Антоновна заботилась очень о своем здоровьи; несмотря на страшную полноту, она считала себя худенькою, и если ей говорили: "а вы, кажется, поправились, Вера Антоновна", – она крестилась" и плевала, боясь глазу. – Что это вы, как можно! – возражала она, – да мне платья стали широки!

Аппетит у ней превышал всякое вероятие. Ела она почти каждую минуту и все находила, что отощала, – после ужина, на сон грядущий, съедала ежедневно десяток яиц, сваренных вкрутую. Она их очень любила, но спала от них неспокойно и со страху поднимала на ноги среди ночи весь дом. Ей все чудились воры, готовые ограбить ее; а надобно знать, что она все свои деньги, золотые вещи и ломбардные билеты возила с собою в тайном подвязном кармане, которого не снимала даже и на ночь. К довершению всего Вера Антоновна не разлучалась ни на минуту с двумя собачонками, гадкими и паршивыми, которых звала очень прозаически: Сашка и Дунька. Имя последней, как поговаривали в городе, было дано в пику Авдотье Петровне.

Мало-помалу вся аристократия уездного города оставила Авдотью Петровну; она призывалась только в неожиданных и роковых случаях. И тогда разносился слух по городу: "Слышали вы, какое несчастье случилось? за Авдотьей Петровной --">