Николай Николаевич Асеев - Том 5. Проза 1916-1963

каменный фасад.

Я стремился

за 7 000 верст вперед,

а приехал

на 7 лет назад.

(«Небоскреб в разрезе»)

«Семь лет назад» – это было тогда, в 1925 году. С тех пор прошло почти сорок лет. Уже нам нечего пялить глаза на не так уж далеко от нас ушедшую Америку, когда дело касается выплавки чугуна и стали, добычи нефти и руды. А кое в чем мы уже и обгоняем ее. Но есть ли поэмы, равные хотя бы тому же «Хорошо!»? Есть ли великолепное воссоздание облика В. И. Ленина в словесном искусстве нынешних дней? Нет, к сожалению, нет. И, наконец, что могло бы сравниться с американскими стихами Маяковского о загранице? Были слабые попытки проследовать за Маяковским по Гаване ли, по Америке ли. Но все они, будучи более или менее талантливы, были только попытками говорить о новых явлениях в зарубежной жизни, не только не обновляя темы, но и не держась той упорной позиции Маяковского, о которой он говорил будущим путешественникам:

Если глаз твой

врага не видит,

пыл твой выпили

нэп и торг,

если ты

отвык ненавидеть, –

приезжай

сюда, в Нью-Йорк.

(«Порядочный гражданин»)

Прошло много лет. Съездили многие за границу, в том числе и поэты. Что ж, подействовало на них завещание Маяковского? Что увидели они в Нью-Йорке и в других заграницах? Разве что аэропорт в Нью-Йорке да негритянский джаз-банд или стриптиз. И странно, что сама исполнительница стриптиза, подойдя к столику путешественника, удивлена задаваемым ей вопросом: «Вы американка?» Не буду упрекать молодых наших поэтов, что уже сделали за меня многие критики. Но наивность изучения Америки только по кабакам, только по джазам бесспорна. Это не оправдывает даже расходов по поездке. Итак: восхищение нью-йоркским аэропортом на смену восхищению Маяковского Бруклинским мостом; изучение негров в джаз-банде после увековеченного Маяковским негра Вилли… Не знаю, запомнятся ли надолго те негры из джаза, в которых «плещутся планеты», но руку, утершую разбитый нос, не забудешь долго. Не желая никого обижать сравнениями, я хочу только предупредить равняющихся будто бы на Маяковского, что шаг Маяковского не только равен семимильному шагу времени! Поспеть за ним трудно без достаточных внутренних сил. А силы эти формируются только уверенностью в том, что дело, которое ты делаешь, есть единственно стоящее в жизни дело, дело не только лично твое, но дело твоего народа, твоей страны. Вот тогда можно сказать, не боясь упреков в увлечении заграницей:

Я в восторге

от Нью-Йорка города.

Но

кепчонку

не сдеру с виска.

У советских

собственная гордость:

на буржуев

смотрим свысока.

(«Бродвей»)

И вот этой советской собственной гордостью Маяковский до сих пор отличается от некоторых побывавших за границей поэтов и прозаиков. Да и следует перечесть его старые, нестареющие стихи, хотя бы «Товарищу Нетте, пароходу и человеку», «Воровский» или хотя бы «Юбилейное», чтобы понять, откуда взялась эта наша собственная гордость советских людей.

Нет, Маяковский не перестал быть современнейшим из современных поэтов. Напрасно стараются так быстро заменить его в сердцах и умах новых читателей. Даже и заменив на время, ой-ой как спохватятся позже, что просмотрели, недочитали. И неизвестно, почему именно следует играть роль «заменителей», а не истолкователей и продолжателей его дела, общего дела советской поэзии? Я думаю, что это было бы полезней и для всей нашей поэзии, и для людей, ее искренне ценящих. А внешняя ломка формы не дает права на близость к Маяковскому.

Теперь

для меня

равнодушная честь,

что чудные

рифмы рожу я.

Мне

как бы

только

почище уесть,

уесть покрупнее буржуя.

(«Галопщик по писателям»)

Вот в чем дело. Как это просто и как это сложно!

Позиции и амбиции

У Маяковского, как у выдающегося деятеля своей эпохи, было очень много и друзей и врагов. Трудно решить, на чьей стороне было большинство. Друзья были и близкие ему люди, и малознакомые дальние друзья, аплодирующие ему на выступлениях, провожающие его добрыми взглядами и приветственными возгласами, но потом расходящиеся в неведомую даль, уже на местах своей работы или учебы вступая в ожесточенную полемику с теми, кто не признавал поэтом «агитатора, горлана, главаря».

Общею для друзей Маяковского была восторженность. Восторгались им самим, --">