Борис Константинович Зайцев - Том 7. Святая Русь

отчетливо выражена мысль о том, что Сергий уходил в пустынь и основывал монастырь ради единственного, самого главного дела – спасения души, но Промыслом Божиим был призван к участию и в национально-государственном устроении Руси. «Сергий не особенно ценил печальные дела земли. <…> Но не его стихия – крайность. <…> Он не за войну, но раз она случилась, за народ, и за Россию, православных. Как наставник и утешитель <…> он не может оставаться безучастным». Другой важный момент книги о Сергии: Зайцев подчеркивал, что русская православная духовность – уравновешенная, лишенная экзальтации, свойственной католическим «святым». Устоявшемуся представлению, что все русское – «гримаса, истерия и юродство, „достоевщина“», Зайцев противополагает духовную трезвенность Сергия – примера «ясности, света прозрачного и ровного», любимейшего самим русским народом.

Практически одновременно с созданием этой книги Зайцев пишет новеллы «Алексей Божий человек» и «Богородица Умиление сердец» (впоследствии название изменено на «Сердце Авраамия»), посвященные византийскому святому IV века Алексию и русскому подвижнику XIV века преподобному Авраамию Чухломскому^[10]. Зайцева не интересуют здесь реальные факты их жизни, он излагает их жития в форме легенды (так, мотив «каменного сердца» Авраамия, постепенно размягчающегося под действием благодатной иконы, отсутствует в каноническом жизнеописании святого), но суть этих поэтичных миниатюр та же, что и в оригинальных житиях святых – отказ от славы и наслаждений мира ради Царства Небесного. Протоиерей В. В. Зеньковский, в целом весьма строго подходивший к творчеству Зайцева, высоко оценил новеллу «Алексей Божий человек» именно за то, что в ней «вес время чувствуются лучи из иного мира».

С миром русского монашества Зайцев был знаком не только по книгам или историческим описаниям. В эмиграции он сближается с русскими церковнослужителями, многие из которых имели монашеский сан, часто бывает в православных обителях и братствах, созданных во Франции русскими эмигрантами. Несколько заметок писатель посвящает Сергиевому Подворью. В одной из них («Обитель», 1926) в только что освященном храме в честь св. Сергия он видит «Церковь нищенства, изгнания и мученичества <…> это новый, тихий и уединенный путь Церкви» и ощущает живое присутствие Радонежского Чудотворца: «Великий наш Святитель, на шестом веке после смерти <…> среди дебрей „Нового Вавилона“ основал новый свой скит, чтобы по-новому, но вечно, продолжать древнее свое дело: просветления и укрепления Руси»^[11].

Зайцев создает портреты церковных деятелей: митрополита Западно-Европейских Церквей Евлогия (Георгиевского), архимандрита Киприана (Керна), о. Георгия Спасского, епископа Кассиана (Безобразова). В очерке, посвященном 25-летию епископского служения Евлогия, с которым Зайцев был близко знаком, воссоздан духовный путь Владыки, благословленного еще в юности старцем Амвросием Оптинским и св. Иоанном Кронштадтским на принятие монашества. Зайцев находит общие черты в облике Евлогия и Патриарха Тихона: «Какая-то общая простая и спокойная, неброская, круглая и корневая Русь глядит из обоих, далекая от крайностей, бури, блеска»; «не будучи мучениками в прямом смысле, оба несут в себе некоторую Голгофу», причем в лице и деятельности Владыки Евлогия «православие как бы внедряется бесшумно, показывает себя Западу – совершается великий выход его на мировой простор»^[12].

Одна из особенностей творчества Зайцева: спустя много десятилетий он возвращается к тем же темам и личностям, публикуя новые очерки о них, иногда под теми же названиями. Так, во втором очерке «Митрополит Евлогий» (помещенном в настоящем издании), написанном после кончины архиерея, позиция автора хотя по-прежнему преисполнена любви, но более взвешенна и мудра: он не скрывает и слабости Владыки, и его ошибки в церковной политике.

В праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, 7 апреля 1925 года отошел ко Господу великий пастырь русского народа Святейший Патриарх Тихон. К годовщине со дня его кончины Зайцев написал очерк «Венец Патриарха». Он открывал 17-й номер журнала «Перезвоны» (Рига, 1926) и сопровождался фотографией Святейшего на смертном одре. Зайцев вспоминает, как видел Патриарха во время церковного торжества в Москве в мае 1918 года. Обстоятельства этого знаменательного в истории России события были таковы. К 1 мая (18 --">