Александр Валентинович Амфитеатров - Ребенок

кулаками. Теперь онъ былъ дѣйствительно похожъ на выдуманнаго Марьей Николаевной звѣря. Онъ догналъ ее и, схвативъ за плечи, толкнулъ такъ, что она, перелетѣвъ чрезъ свою комнату, ударилась о стѣну плечомъ и упала на колѣни.

— Не лгать! — завопилъ онъ, — слышишь? Все — кромѣ лжи. Ты сама знаешь, что клевещешь! Я на тебя Богу молился, и я не подлецъ… Охъ!

Онъ бросилъ растерянный взглядъ, ища стула, направился было къ нему, но вдругъ, совсѣмъ неожиданно, сѣлъ на полъ и, всхлипнувъ какъ ребенокъ, закрылъ лицо руками. Марья Николаевна глядѣла на него мрачно: ей не было его жаль, у нея ныло ушибленное плечо… Гнѣвное негодованіе Василія Ивановича было слишкомъ правдиво, чтобы спорить съ нимъ, но Марья Николаевна была такъ возбуждена, что охотно бросила бы ему въ лицо снова свою клевету, если бы не боялась. Наплакавшись, Ивановъ всталъ, налилъ себѣ изъ стоявшаго на столѣ графина воды, выпилъ ее залпомъ и заговорилъ тихо и спокойно:

— Маня, ты вольна въ своихъ чувствахъ, конечно, и можешь думать обо мнѣ, какъ хочешь. Но я все таки полагаю, что не имѣю права разстаться съ тобою, не передавъ тебѣ одного дѣла. Моя жена наконецъ согласилась… даетъ мнѣ разводъ. Хочешь ты…

— Ни за что! — перебила она его рѣзко, — ни за что! Вы мнѣ ужасны и… противны! Не желайте меня въ жены! Вы бы имѣли во мнѣ врага вездѣ — въ обществѣ, въ дѣлахъ, въ кухнѣ, въ спальнѣ…

— Съ врагами мирятся, Маня!

— Можетъ быть, но я не могу.

Она нѣсколько смягчилась и заговорила спокойнѣе:

— Послушайте! я не знаю, какъ это случилось, что я почувствовала къ вамъ такое отвращеніе, но я не могу. Вся моя гордость кипитъ уже оттого, чтобъ я принадлежала вамъ, а вы хотите, чтобъ я была вашею женою! Да меня замучитъ одно сознаніе вашихъ правъ на меня, необходимость носить вашу фамилію… Я бы съ наслажденіемъ сорвала съ себя кожу тамъ, гдѣ вы цѣловали и обнимали меня, а вы хотите, чтобъ я жила съ вами!

— Тогда толковать нечего! Но откуда это? откуда?.. Послушай… послушайте, Маня, увѣрены-ли вы, что вы вполнѣ здоровы?..

Марья Николаевна покраснѣла. Мысль, что ея настроеніе не совсѣмъ нормально, приходила ей самой въ голову еще въ Одессѣ, и однажды она безъ утайки разсказала свое состояніе мѣстной медицинской знаменитости, явившись къ почтенному эскулапу incognito, подъ чужимъ именемъ. Докторъ съ любопытствомъ выслушалъ ее, пожалъ плечами, развелъ руками и сказалъ только:

— Бываетъ!

— Значитъ, я больна?

— Да, если только вы считаете, что были здоровы, когда влюбились…

— А если нѣтъ?

— Тогда вы теперь здоровы, а раньше были больны.

— Это не отвѣтъ, докторъ!

— Что же я могу еще сказать вамъ? У васъ вонъ родильная горячка была, да и роды трудные… Мало-ли какіе аффекты получаются у выздоравливающихъ!.. Вы же еще истеричны.

— И такъ… это временное? — съ испугомъ спросила Марья Николаевна.

— Все, что мы испытываемъ, временно, сударыня.

— Мнѣ надо лечиться, слѣдовательно?

— Лечиться никогда не лишнее…

— Ахъ, докторъ, вы смѣетесь надо мною!

— И не думаю, и не смѣю, но я, право, не знаю, что вамъ сказать. Вы теперь преисполнились отвращеніемъ къ вашему супругу и полагаете, что больны…

— Нѣтъ, я думаю, что я здорова!

— Въ такомъ случаѣ что же мнѣ прикажете дѣлать? Остается поздравить васъ съ выздоровленіемъ и посовѣтовать не заболѣвать вновь… то-есть, по просту сказать, не влюбляться…

— Но вѣдь я связана съ этимъ человѣкомъ, докторъ! Онъ имѣетъ права на меня!

— Ну-съ, тутъ ужъ я рѣшительно ничѣмъ помочь не могу: это внѣ компетенціи моей науки…

— Сдѣлайте такъ, чтобъ это прошло!

— То есть, лечить васъ отъ здоровья и приворотный корень вамъ дать? Да его въ аптекахъ не обрѣтается. Вотъ что, сударыня, — послѣдній вамъ сказъ: отправляйтесь-ка вы къ своему супругу и поступайте, какъ вамъ душа подскажетъ, какъ взглянется…. Всего вѣроятнѣе, что вся эта исторія, когда нервы замолчатъ и улягутся, кончится и рѣшится въ самую желательную сторону… безъ всякихъ трагедій, разрывовъ и прочаго… Ну, а если нѣтъ, если не стерпится и не слюбится, ваше дѣло, какъ поступить… Лекарствице отъ нервовъ я вамъ пропишу… Имѣю честь кланяться!…

Марьѣ Николаевнѣ показалось обиднымъ, что ея состояніе объясняютъ аффектомъ, движимымъ чисто физическими причинами. Какъ весьма многія, она рѣзко раздѣляла свой физическій и духовный міръ и придавала вліянію тѣла на душу гораздо меньше значенія, чѣмъ обратно. Ей стало и противно, и --">