Николай Александрович Лейкин - Забавы взрослого

«дуракъ» и, запечатавъ вы конвертъ съ пятью печатями, выбрасывалъ также за окошко на улицу и тому подобное. Вся суть забавы заключалась въ томъ, что около еле ползущихъ отъ бремени таракановъ останавливался дивующійся народъ, а конвертъ схватывалъ какой-нибудь прохожій, быстро его распечатывалъ и, сдѣлавъ кислую мину, бросалъ отъ себя. Семенъ Семенычъ въ это время стоялъ притаившись у окна и хохоталъ. Послѣ каждой забавы слѣдовала выпивка. Пили простую очищенную водку, но называли ее настойкой, по имени того предмета, который былъ опущенъ въ графинъ. Въ выборѣ предмета, то есть настоя, не стѣснялись. Въ графинъ съ водкой опускалась то ружейная пуля, то гвоздь, то мѣдный грошъ, то пуговица отъ брюкъ, и тогда водка называлась «пулевкою», «гвоздевкою», «грошевкою» и т. п. — А ну-ка, выпьемъ пуговичной-то, — говорилъ Христофоръ Романычъ. — Пуговичная хороша: она желудокъ застегиваетъ. Посуду, изъ которой пилось, также разнообразили. То пили изъ крышки отъ самовара, то изъ помадной банки, то хлѣбали съ ложки.

— А ну-ка, звезданемъ теперь изъ лампадки! — восклицалъ Христофоръ Романычъ.

И Семену Семенычу было весело. Такъ веселился онъ два дня, но на третій забавы эти надоѣли ему и, онъ опять загрустилъ.

— Господи, — говорилъ онъ, обливаясь пьяными слезами: — мы теперь здѣсь пьянствуемъ, а бѣдный мой старшій молодецъ, Амфилохъ Степановъ, сидитъ въ лавкѣ и можетъ, не пивши, не ѣвши!

— Ну, ублаготворишь его послѣ чѣмъ-нибудь! — утѣшалъ Христофоръ Романычъ. Неужели ужь за хозяина какую ни-на-есть недѣльку и поработать трудно? Подари ему ужо свой старый сюртукъ, — вотъ онъ и будетъ доволенъ… Стой! — воскликнулъ онъ. Мы ужо вечеромъ поднесемъ ему этотъ сюртукъ при грамотѣ, торжественно и въ присутствіи всѣхъ молодцовъ. Давай писать грамоту!

— Вали! отвѣчалъ Семенъ Семенычъ, отеръ слезы, всталъ съ мѣста и покачнулся. Пиши ужь кстати, что я жертвую ему и плисовую жилетку съ травками.

Забава была найдена; начали писать грамоту. Турковъ сидѣлъ около Христофора Романыча и слѣдилъ за каждымъ движеніемъ его пера, хотя въ сущности ничего не видѣлъ. Наконецъ, Христофоръ Романычъ кончилъ и прочелъ въ слухъ:

«Амфилохъ Степановъ!»

«Тяжкіе труды твои на пользу нашу и лавки нашей, во время запитія нашего, побуждаютъ насъ письменно благодарить тебя сею грамотою. Но, не довольствуясь одною благодарностію, движимые чувствомъ признательности, жертвуемъ тебѣ черный сюртукъ съ плеча нашето, а также и плисовую жилетку съ травками, кои при семъ препровождаемъ и повелѣваемъ носить по праздникамъ. Семенъ Семеновъ Турковъ».

— Другъ! — воскликнулъ Турковъ и отъ полноты чувствъ обнялъ Христофора Романыча.

Слѣдовала выпивка. На сей разъ пили изъ чайной чашки.

Вечеромъ, когда молодцы пришли изъ лавки, ихъ позвали въ гостинную. Недоумѣвая зачѣмъ, они вошли и встали у стѣны.

— Господа сотрудники, — обратился къ нимъ Христофоръ Романычъ:- хозяинъ вашъ призвалъ васъ сюда за тѣмъ, чтобы, въ присутствіи васъ, выразить свою истинную признательность за труды старшему изъ васъ, Амфилоху Степанову! Признательность сія изображена на бумагѣ и скрѣплена его собственною подписью съ приложеніемъ лавочной печати. Амфилохъ Степановъ, выходи!

Изъ шеренги молодцовъ выдвинулся Амфилохъ Степановъ. Христофоръ Романычъ началъ читать грамоту, Около него со слезами на глазахъ стоялъ Турковъ. Въ рукахъ его были сюртукъ и жилетка съ травками. Когда чтеніе было кончено и бумага вручена Амфилоху Степанову, Турковъ окончательно зарыдалъ и упалъ ему въ ноги.

— Прими, прими, голубчикъ! — шепталъ онъ. Старшій прикащикъ бросился подымать его.

— Много вамъ благодарны, Семенъ Семенычъ, — говорилъ онъ:- но зачѣмъ-же униженіе? Униженіе паче гордости.

— Не встану, пока не облечешься въ дарованныя тебѣ ризы! — кричалъ Турковъ и валялся по полу.

— Облекусь, встаньте только.

Амфилохъ Степановъ сбросилъ съ себя халатъ и надѣлъ жилетъ и сюртукъ. Турковъ поднялся съ пола. Въ это время одинъ изъ стоящихъ у стѣны молодцовъ, не могши удержаться отъ смѣха, фыркнулъ. Туркову показалось это оскорбительнымъ.

— Ты чего смѣешься, свиное рыло? — закричалъ онъ и ринулся на молодца съ кулаками.

Христофоръ Романычъ схватилъ его поперекъ тѣла.

— Семенъ Семенычъ, опомнись! При такомъ парадѣ, можно сказать торжествѣ, и вдругъ драться! — сказалъ онъ. Ай-ай-ай! Гдѣ-жь это видано?

— Пусти, пусти! — рвался отъ него Турковъ. --">