Борис Александрович Лазаревский - Сирэн

Борис Александрович Лазаревский Сирэн

Антону Павловичу Чехову

В одиннадцать часов вечера в квартире судебного следователя Робустова все домашние уже спали. Сам он, с папироской в зубах, сидел в кабинете и, нагнувшись над письменным столом, заканчивал длинное постановление. Потихоньку чикали часы, и слышно было, как в соседней комнате храпела нянька. Дописав один полулист, Робустов оставил его сохнуть, а сам встал и так потянулся, что в спине у него что-то хрустнуло.

«Накурил я сильно, а это вредно», — подумал он, подошёл к окну и отворил его. Повеяло ночною осеннею свежестью и недавно шедшим дождём. На голубоватом, матовом, точно обтянутом мокрой кисеёй, небе не мерцали звёзды, и белело только одно светлое место там, где спряталась луна. Маленький безуездный городок притих. Залаяли где-то собаки и лаяли долго, ожесточённо, с подвизгиванием. Потом с левой стороны улицы послышались отчётливые солдатские шаги и у самых ворот вдруг смолкли.

Робустов лёг боком на подоконник, посмотрел на улицу и, увидав человеческую фигуру, спросил:

— А кто там?

— Телеграмма следователю.

— Хорошо. Сейчас. Зайдите с парадного.

«Господи Боже мой, — мало того, что за одну неделю поступило восемнадцать дел, ещё и ночью не дают жить. Вероятно, от исправника о задержании Сазонова»… — думал он, спускаясь по тёмным ступенькам к двери. Взяв телеграмму, он расписался в получении её, отдал расписку и снова вернулся в кабинет. Телеграмма была не от исправника, а из Петербурга от дяди, и в ней было напечатано: «Вчера состоялся приказ о назначении твоём, как хотел, товарищем прокурора. Поздравляю, Лавровский». Робустов прочёл ещё раз, улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Потом встал, прошёлся несколько раз по комнате и, ступая на цыпочках, приотворил дверь в спальную. Жена его Мария Николаевна спала, свернувшись калачиком на кровати, укрытая до самого подбородка плюшевым одеялом, и мерно дышала. В другой маленькой кроватке сопел трёхлетний их сын Володя. На умывальнике мигал, в зелёном стаканчике, огонёк лампадки. Было очень тепло. Робустов подошёл к жене, положил ей руку на плечо и тихо окликнул:

— Маруся, а, Маруся…

— Что? Папиросы там в верхнем ящике.

— Да я не о папиросах. Мы назначены в губернский город на Кавказ… Товарищем прокурора.

Мария Николаевна открыла глаза, поднялась и села. Одеяло спало у неё с плеча.

— Ну, что же, поедем, — сказала она и сонно улыбнулась.

— Ты рада?

— Да, конечно. Только переезд, хлопоты, потом наём квартиры…

— Ну, это пустяки.

— Тебе всё пустяки. Ты знаешь, у меня всё время ныл зуб, и меня знобит.

Она снова укуталась в одеяло и легла.

— Что ты! Здесь чуть ли не двадцать градусов. Это значит у тебя лихорадочное состояние, нужно опять принять антифебрину.

— Да, а вот, говорят, на Кавказе такие лихорадки, что и умереть можно.

— Ну, спи.

Робустов поцеловал жену сначала в губы, потом в лоб и вышел. Постановления он уже дописать не мог, а лёг на тахту и долго думал. Будущее представлялось интересным и счастливым. Во-первых, ему ещё нет и тридцати лет, а он уже назначен товарищем прокурора, значит, служба идёт и будет идти хорошо, а не так, как у большинства товарищей, которые ещё сидят кандидатами. Во-вторых, они выедут из этого ужасного местечка, в котором невозможно даже собрать четырёх партнёров в винт, и где местное почтовое отделение безо всякого затруднения доставляет иногородние письма с адресом: «Хвотию Хвотиевичу».

В городе же они абонируются в библиотеке, станут посещать театр, и их жизнь хоть чем-нибудь будет отличаться от жизни семьи станового пристава, выслужившегося из фельдфебелей.

Природа на Кавказе величественная, и типы интересные. Наконец, жизнь в губернском городе заставит Марусю хоть немного больше следить за туалетом, подымет её интересы, которые теперь все сосредоточиваются на детской, на еде и на разговорах о том, повенчан или не повенчан доктор с той женщиной, с которой приехал.

«Удивительно, как быстро наши барышни опускаются после замужества, — думал Робустов. — Всего шесть лет назад Маруся была изящнейшим созданием. Была вдумчивой, отзывчивой на все беды окружающих людей, отлично пела и считалась среди своих соучениц по выпуску самой развитой. А теперь… Красота, правда, ещё сохранилась, хотя вся фигура и расплылась, но подвижности, интереса к книгам, --">