Александр Степанович Старостин - Шепот звезд

церковной ограды. И не считал нужным глядеть на автобус — знал, что увидит и почувствует, когда будут выносить гроб.

Подошла Серафимовна в трауре. Молча пожала его руку и в наружный карман пиджака сунула листок.

— Телефон, — пояснила она и, как в былые времена, поправила его галстук.

— Возвращайся, — сказал он.

— Об этом потом.

— Побудь рядом.

Около гроба, вынесенного из автобуса и поставленного на тележку у церковных ворот, рыдал в три ручья незнакомый бородатый мужчина.

— Кто этот бородач? — спросил Николай Иваныч.

— А-а, Борис Борисыч, — бросила небрежно Серафимовна.

— Кто он?

— Знал Ивана Ильича по Северу.

— А этот загорелый малый, вернувшийся с курорта?

— Это второй пилот, который перегонял самолет.

— Ах да! — вспомнил Николай Иваныч. — Он с другого курорта. Неужели Борис Борисыч теперь единственный из всех, с кем отец работал на Севере? То есть он последний из поколения, которое на Небесах?

— Похоже на то.

— Ты-то хоть знаешь его? Борис Борисыча?

— Да, немножко.

Второй пилот, обратив внимание, что глядят на него, вытер слезы, подошел и молча пожал руку Николаю Иванычу. Потом Серафимовне.

— Примите… — начал было он, но из его глаз снова брызнули слезы, и он поспешно отошел в сторону.

Подошла вежливая, с печатью профессиональной скорби на лице дама в черном и встала рядом, ожидая, когда гроб внесут в церковь. Это она по просьбе Николая Иваныча нашла священника отпеть человека, который с детства не причащался Святых Таин, но жил по-христиански. И его молитвами были, как и у иных русских людей его поколения — поступки.

В церкви Николай Иваныч увидел раскрытые Царские врата, которые сперва почему-то принял за зеркало.

— Хорошо, что Царские врата открыты, — прошептала Серафимовна, вкладывая в его руку свечу.

— Благословен Бог наш… — начал иерей.

Николай Иваныч глядел на золото иконостаса, дрожащий воздух над разноцветными лампадами и свечами и яркий солнечный день за решетчатыми окнами.

Церковь запела своим хором: "Со духи праведных…", засверкала свечами провожающих Ивана Ильича и, казалось, зашумела деревьями, которые наполнял солнечный ветер за окнами. Накатилось что-то из детства. Ему показалось, что после всех угрызений совести на его душу начинает опускаться внеумственная уверенность в том, что смерти, собственно, нет. Но тут случилось что-то необъяснимо жуткое: ему показалось что на отца вдруг упала сверху большая черная птица, забившая крыльями. Он едва не вскрикнул — это оказалась Софья Марковна, которая стала целовать отца не как усопшего, в венчик, а в губы; и при этом черную старуху трясло, как будто через нее пропускали ток.

В следующее мгновение она выпрямилась и, продолжая трястись, пошла из церкви, вытянув вперед руки, как слепая.

— Свят, свят, свят… — забормотала Серафимовна, которую выходка Соньки тоже потрясла.

На поминках после первого стакана Николай Иваныч попросту отключился. На самом деле прикинулся отключившимся: он никого не хотел видеть.

Глава девятая

— Ты ненавидел отца!

— Что за бредятина! — разозлился Николай Иваныч, внезапно холодея: в словах этой дурищи была правда, которую не смогли бы прозреть самые умные-разумные. "Влюбленность, — подумал он, — обладает ясновидением. Она любила старика".

— Может, и бредятина, — согласилась Серафимовна. — Однако дуэль вышла не очень-то благородная: ты позволил ему уйти в эскадрилью, а это- сам говорил — для него гроб.

— Это метафора, черт тебя дери! — возразил он, думая при этом, что Серафимовна способна прозреть те области на грани сознания, каких сам стыдишься.

— Ты вообразил, что он — мой любовник. И ты устранил его. Благодари Соньку, эту черную птицу, которая всегда летит на падаль и жаждет одного падали. Без трупов она никак не может. И она организовывает всякие неприятности. Без этого она начинает скучать и даже заболевает.

— Понесло девку по кочкам, — пробурчал он, вспомнив Соньку на похоронах: насчет трупоедства старухи Серафимовна, пожалуй, права: всю жизнь писала про павших героев.

— Тебе надо покаяться. Сходи в церковь. Господь простил бы и Иуду, если бы тот покаялся.

— Не надо становиться в позу святой, — посоветовал он.

— Ах да! Извини.

— Совсем спятила: трактуешь меня как Иуду-предателя.

— Извини.

— Хотя, наверное, в каждом --">