Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский - Ученый

С. Каронин (Николай Елпидифорович Петропавловский) Ученый

Официально он был Иван Иванов, неофициально, у парашкинцев, — дядя Иван, а в школе его звали Ванюхой. И это увеличительное название в полной силе оправдывалось его русой бородой, длинными спутанными волосами, большими ручищами, которые он обыкновенно прятал под учебный стол вместе с ногами, и всей его неуклюжей фигурой, которую он сам не знал, куда деть. Он всегда сидел на задней скамейке школы и боязливо шевелился там, пугаясь сам своего огромного тела, которое казалось чудовищным среди маленьких клопов, сидящих впереди и по бокам его. Когда он по забывчивости вынимал руки наружу, то они захватывали пространство чуть не полпарты; это вызывало протест со стороны сидевшего рядом с ним Яшки, который колотил в бок невежу. Тогда левиафан^[1] в замешательстве прятал руки обратно под парту.

В парашкинской школе были ребята семи, десяти, много пятнадцати лет; а Ванюхе было, пожалуй, тридцать — нелепость, которой изумлялись все парашкинцы.

Сначала учитель, не очень грамотный человек, приехавший в школу потому, собственно, что есть ему было решительно нечего, отказался принять "в ученье" такого монстра^[2] и с хохотом выпроводил его за дверь, когда последний выразил свое намерение "почитаться". Но после одного вечера, во время которого слышался некоторыми парашкинцами визг поросенка, начавшийся подле избы дяди Ивана и окончившийся в избе учителя, после этого вечера школа в лице ее распорядителя навсегда приняла в свои недра Ванюху.

Ванюха не злоупотреблял позволением; он ходил на учение только раз, редко два раза в неделю, в такое время, когда старая его мать, Савишна, не качала грустно головой и когда его скудное хозяйство не могло пострадать от его безрассудного намерения. Что касается до парашкинцев, то Ванюха мало обращал на них внимания; изредка только сердился, если кто-нибудь из них начинал усовещивать его.

К счастью, ему не было надобности мозолить глаза всем своим парашкинцам. Изба его, с земляной крышей, на которой все лето росли большие кусты полыни, выглядывала окнами прямо на школу; вследствие этого Ванюха быстро проскальзывал к учителю и не подвергал себя постоянному посмеянию.

Только ребятишки часто досаждали ему; но здесь он был сам кругом виноват. Сидя на задней скамейке, он вел себя иногда совершенно непозволительно. Ребятишки не смеялись над его бородой и нисколько не удивлялись тому, что вот тут, среди них, сидит огромный верзила и вместе с ними ломает по звуковому методу свой устаревший язык. Они глумились только над его несообразительностью. И это было ему поделом. Короткие слова Ванюха произносил хорошо, одним духом; но иногда ему попадалось предлинное слово, которое он вынужден был переламывать пополам, да и то часто ничего не выходило: выговорит первую половину слова, а дальше не хватает уж силы; или скажет конец слова, а начало уже забыто! Эти случаи всегда приводили его в отчаяние, и он обращался тогда к своему крошечному соседу: "Ну-ка, Яшка! как тут…" Яшка с сознанием превосходства читал ему слово и в награду за это толкал несообразительного верзилу в бок. Тогда все ребятишки поднимали на смех верзилу. А верзила выходил из себя в его, по большей части, кротких голубых глазах сверкал гнев; он вынимал руки из-под парты и кричал громко, на всю школу: "Что вы, черти!"

Только вмешательство учителя и строгий выговор за беспорядок, вызванный таким поведением Ванюхи, прекращали смех и гвалт. Ванюха, красный как рак, быстро прятал руки под стол и рассеянно смотрел на учителя.

Воскресных уроков в парашкинской школе не было. Учитель получал семь рублей в месяц; зачем ему было убивать себя ради такой суммы? Очевидно, незачем. Поэтому Ванюха ходил в школу в будни и делал то, что делали ребята. Когда до него доходил черед рассказывать "своими словами", он не отказывался, он рассказывал. Он, выслушиваемый целой школой, рассказывал о том, как мужик и медведь решили репу сеять; как мужик надул медведя; как медведь осерчал; как он объявил мужику свое намерение съесть его; как мужик для предотвращения печальной участи обратился к лисе; как лиса выручила его и как мужик хитро наградил ее, выпустив на нее собак, которые вытащили ее из норы за морду…

— Врешь! врешь! за хвост! — с негодованием кричала целая школа.

— Аль за хвост? Ну, за хвост… — возражал дядя Иван, недоумевающим взором глядя то на --">