Лев Александрович Бураков - Красный дождь в апреле

Красный дождь в апреле

I

— Вы единственный, кто знает его в лицо.

— Так точно. Мы служили в одном полку!

— Он будет в городе завтра или уже сегодня. Вот вам и…

— Извините полковник, но я в таком состоянии, что не в силах…

— Нонсенс, голубчик! Будьте последовательны, Борис Всеволодович, не забывайте, что вы русский офицер!

— Да, офицер, но не… Нет, увольте, увольте!

— Полноте, нервы нам еще пригодятся. Россия не простит нам мягкотелости.

— Нет, я и так уж… Я не смогу… Я устал…

— Вы удивляете меня, голубчик. Вы только опознаете его и все… А куда он пойдет — проследит уж ваш…

— Никита в больнице… Я один, один! О, это ужасно!

— Никогда не думал, что среди эсеров могут быть такие истеричные барышни…

— Я бывший…

— Все мы будем когда-нибудь бывшие. Одна лишь история рассудит всех. Человек живет не столько, сколько он ест и пьет, а сколько о нем помнят. И неважно, что вы делали. Героев не судят. Итак, короче: вечером будьте на вокзале. Это приказ. Аминь.

II

Ленька любил тихие уютные вечера. Небо тихонько, неприметно тускнеет, а улицы спокойны и пустынны; еще тепло и можно часок-другой посидеть в Собачьем садике, посчитать падающие пергаментные листья, помечтать. Но то было раньше, при царизме. А теперь, уважаемые господа-граждане, — революция. Ре-во-лю-ция!

Она захлестнула Оренбург сразу: на улицах вспыхивали красные флаги, пелись крамольные песни. Куда-то попрятались жандармы и лишь растерянные городовые бродили по Николаевской, жались все больше у городской думы.

Всю ночь напролет стонали гармошки в казармах. Кипели на площадях митинги. Но вот потихоньку все как-то угомонилось, успокоилось. Ленька мог, правда, ходить на любые сеансы в кинематограф, свободно заходить в рестораны, но как и раньше, при Николашке, продолжал ежедневно сдавать хозяину выручку и кланяться ему, получая жалованье.

И это революция? Нет, нужен ветер, упругий и соленый, такой, что рвет паруса на бригах в шторм. Нет, нужна стрельба, пороховая гарь и кровь на булыжных мостовых… Как красиво говорили об этом студенты с бантами на груди! Где они теперь?

— Эй, извозчик! — пролетку тряхнуло так, что Ленька чуть не свалился под колеса. В лицо Леньке дышал водочным перегаром высокий офицер. Худое, смуглое лицо его судорожно дергалось. Провалившиеся глаза отливали каким-то неестественным фиолетовым светом.

— Куда прикажете?

— А я уже не приказываю, — офицер прижал подбородок маленькой белой рукой, глухо выдавил, — вот она пусть приказывает.

Он тяжело привалился к колесу, и тогда Ленька смог, наконец, разглядеть его спутницу. Высокая и стройная женщина подошла ближе, встала в светлый круг от фонаря, висевшего над ресторанной вывеской.

Ге-ге, это же сама Красинская! Алиция Красинская, певица, из-за которой что ни день, то в ресторане офицеры бьют зеркала, а купцы в вечер просиживают годовые барыши.

— Борис, — капризно произнесла Красинская, — куда вы поедете? Вы еле стоите, да и без шинели. Брр, — добавила она и зябко повела покатыми узкими плечами, — ну как хотите, а мне холодно…

— А мне… мне жарко! — внезапно заорал офицер и, рванув воротник, выгнулся дугой и захрипел. Красинская брезгливо поморщилась, повернулась и пошла к дому. Туда, откуда сквозь запотевшие окна слышались томные стоны скрипки и перезвон посуды. Офицер протянул руку:

— Куда же вы? Бросьте все — уедем! Убежим!

Красинская ушла. Он вытер рукавом глаза и схватил Леньку за руку. Цепко впились маленькие сухие пальцы:

— Все убежим… Куда только?..

Он качнулся. Встал прямо. Звякнули шпоры. Сухие пальцы обмякли, отпустили Ленькину руку. Офицер вынул из кармана брюк портсигар:

— Жди меня… Даже любовь и та уходит… Все уходят…

Он жадно закурил, втягивая дым короткими и глубокими рывками.

— Она презирает меня… Кто я теперь? Кто? Опо-зна-ва-тель! --">