Авром Суцкевер - Там, где ночуют звезды

шляпу:

— Здравствуйте.

Они отвечают зелёными улыбками, как колодец отвечает камню дрожащими кругами на воде.

Мои глаза изо всех сил гребут серебряными вёслами, торопятся, плывут среди этих лиц. Рыскают, ищут. Им нужно одно лицо.

Нашёл, нашёл! Вот он, сон из моего сна…

— Это я, любимая, это я. Сеть морщин — это всего лишь гнездо, где поселилась моя тоска.

Мои окровавленные губы тянутся к её губам. И — остаются висеть на стекле аквариума.

А её губы плывут к моим. Я чувствую дыхание, горячее, как пылающий пунш. Стекло — холодное лезвие ножа между нами.

— Я прочитаю тебе стихи, про тебя… Послушай!

— Наизусть, любимый, я знаю эти стихи, я сама подарила тебе их слова.

— Но я хочу еще раз ощутить твоё тело!

— Ближе нельзя. Стекло, стекло…

— Нет, преграда сейчас исчезнет, я разобью зелёное стекло головой…

После двенадцатого удара аквариум разбился вдребезги.

Где её губы, где голос?

А мёртвые, мёртвые — неужели они умерли?

Никого. Перед моими глазами трава. А над головой — ветка апельсинового дерева, или это дети надувают золотые мыльные пузыри.

Женщина в соломенной панаме

Однажды, во времена резни, я сидел в тёмной комнатушке и писал. Будто ангел поэзии сказал мне: «Всё в твоих руках. Если твоё пение меня воодушевит, я защищу тебя огненным мечом. Если же нет — не обессудь… Моя совесть останется чиста». В комнатушке я чувствовал себя подвешенным, как язык колокола. Тронь, прикоснись — и колокол тотчас зазвонит.

Сквозь тишину проклёвывались слова.

Кто-то костяшками пальцев постучался в дверь.

Тишина разбежалась по полу, как шарики ртути из разбитого градусника.

«Опасность, друг хочет предупредить». Я отодвинул засов.

На пороге стояла женщина. Похоже, нищенка. Обычное дело. В паузах между смертями, когда царит голод во всей своей костлявой славе, толпы нищих тянутся отовсюду, как тучи саранчи. Но эта нищенка поражала своим нарядом: летняя соломенная шляпа-панама, украшенная засушенными ягодами земляники; старомодный кринолин — ворох тряпок всех цветов радуги; на боку сумка; с шеи свисает тонкая нитка бус из чёрного стекла, на ней болтается бинокль из слоновой кости; носки лакированных туфель — две вороновы головы с разинутыми кроваво-красными клювами.

Я не стал ничего спрашивать, только протянул ей кусок хлеба, заплесневелый по краям.

Она делает пару шагов вперёд, берёт хлеб, кладёт его на край стола и — кукушечьим голосом:

— Если не ошибаюсь, вы — тот человек. А если так, я не возьму у вас хлеб.

— Присядьте, тётенька, в ногах правды нет. А хлеб? Да, слегка заплесневел. Но другого у меня нет, поверьте. Ничего, еще доживём до того, что будем есть халу.

Я указываю женщине на единственный табурет, а сам сажусь перед ней на стол.

— Ах, что вы, я же не о том, честное слово! — Чтобы не помять юбку, она приподнимает её, как танцовщица, и опускается на табурет. — Можно у вас кое-что спросить?

— Кое-что можно, тётенька. Спрашивайте, не стесняйтесь.

— У вас тут листы бумаги, чернила ещё не высохли. Кто это писал?

— Я…

— Вы писатель?

— Писатель.

Не только из глаз — из всех её морщинок закапали слёзы. И стало видно, как, улыбаясь, розовая свежесть, словно туман после майского дождя, расцвела у неё в сердце.

— Прекрасно! А теперь позвольте излить перед вами душу. За потраченные минуты Господь воздаст вам годами.

Она достала из рукава розовый платочек с серебряной каёмкой и промокнула губы. От платочка веет агонией давних духов. И женщина начинает свой рассказ:

— Меня зовут Фелиция Познанская. Писатель Исроэл-Иешуа Зингер увековечил меня в одном из своих романов. Когда-то я выглядела иначе. Но это не важно.

Из другого рукава она вытаскивает ещё один платочек, пёстрый, как павлиний хвост, тоже со слабым ароматом духов, вытирает влагу под глазами и продолжает:

— И Фелиция, скажем так, другая Фелиция, не нищенка, которая сидит тут перед вами, была богачкой. Её муж Игнац был миллионером. Девять фабрик, сотни ткацких станков. В одном из его дворцов жил глава города. Кроме того, он был почётным консулом Португалии…

Закат окрашивает её морщины светом зелёных светлячков. Она кажется совсем худой, высохшей, как мумия египетской --">