Евгений Захарович Воробьев - Нет ничего дороже

текущей в пологих берегах. Сумерки перекрасили траву в серый цвет. Баба, полоскавшая серое бельё, с усилием распрямила спину и проводила Левашова долгим взглядом.

Придорожные вётлы, знакомый поворот дороги, и за ним, на бугре, должна быть могила Алексея Скорнякова. Найдёт ли он это место? Не сравнялся ли безвестный холмик с землёй?

Он увидел ограду, за ней обелиск со звёздочкой на точёном шпиле и холмик, лиловый от колокольчиков.

Он подбежал ближе и прочёл на дощечке: «Гвардии старшина Алексей Скорняков. Пал смертью храбрых в боях за Родину, 26 июня 1944 года». Всё, что Левашов второпях написал на бумажке, короткая фраза, в которую нужно было вместить всю скорбь.

Левашов постоял, обнажив голову, затем опустился на траву. Наверно, он просидел долго, не могло же так быстро стемнеть…

Председателя колхоза он нашёл на краю деревни, в блиндаже, уцелевшем со времени войны. Шаткий огонёк каганца в снарядном колпачке выхватывал из темноты человека, сидящего за столиком, кусок бревенчатой стены и карту на ней.

— Мне председателя правления колхоза.

— А вам по какому делу? — спросил человек за столиком, оторвавшись от бумаг. — Ну, я председатель. А вы, небось, уполномоченный? От какой организации?

— От самого себя.

Председатель сдвинул брови и пристально вгляделся в темноту.

— Приехал погостить. Воевал в этих местах. Товарищ тут похоронен.

Левашов показал рукой в сторону, откуда пришёл.

— Гвардии старшина Алексей Скорняков?

— Он самый.

— Уважаем твоего товарища как героя. А что за человек, в подробностях никто не знает. Будем знакомы. Иван Лукьянович.

— Левашов.

— Та-ак… Значит, не уполномоченный? Чего же ты, друг, там у входа хоронишься? Шагай смелее к свету, садись. А я, признаться, думал, опять меня по какой-нибудь статье обследовать собрались. Прямо житья нет от этих комиссий!

И в полутьме заметна была его улыбка. Когда Иван Лукьянович убедился, что перед ним не официальное лицо, он сразу повеселел и перешёл на «ты».

— Та-ак… А ты из каких же мест будешь? Из самой Москвы? Газетки свежей не прихватил?

— Не догадался.

— Жаль, жаль. Я от международного положения на три дня отстал. Известное дело, деревня. Как там короля-то Виктора-Эммануила из Италии уже выселили?

— Не в курсе.

Иван Лукьянович укоризненно посмотрел на Левашова: «Что же ты, братец, так оплошал?»

Длинные, прямые, чуть сросшиеся брови и такие же прямые усы перечёркивали лицо Ивана Лукьяновича двумя чёрными линиями. Когда он улыбался, то сразу молодел, как все люди с хорошими зубами. Под латаной гимнастёркой угадывались мощные плечи и грудь. Еще когда Левашов поздоровался, он почувствовал, что эти большие руки налиты железной силой, как у лесоруба или кузнеца.

Широкоплечая тень ложилась на стену рядом с картой. Теперь можно было разглядеть, что это карта Южной Америки. Где-то в окрестностях Рио-де-Жанейро торчал гвоздь, и на нём висела армейская фляга.

На лежанке у противоположной стены спала или притворялась спящей женщина, а в изголовьи, поперёк лежанки, спали в обнимку двое детей.

Иван Лукьянович был огорчен тем, что негде устроить гостя и придётся отправить его на жительство в школу. От ужина Левашов отказался. Иван Лукьянович вызвался проводить гостя и вышел, хромая, из-за столика. В руке у него оказалась палка.

— Зачем же беспокоиться? Доберусь как-нибудь.

— Думаешь, калека? — обиделся Иван Лукьянович. — Да я со своим посохом бегом бегаю. Не всюду на таратайке проедешь.

— Когда думаете отсюда выселяться? — спросил Левашов, наощупь подымаясь из блиндажа по осыпающимся ступеням.

— Строят мужички себе дома, строят. Каждый день лес возим. Целый обоз отрядили. Завтра услышите. Как дятлы, топорами стучат.

— А сами когда переезжаете?

— Пусть сперва народ отстроится. Раз начальство — значит должен очередь уступать. Примеряюсь самым последним переехать. Я ведь хитрый! Самое-то большое новоселье будет напоследок. Праздник какой!..

«А ведь и в самом деле праздник, — подумал Левашов, шагая в темноте за Иваном Лукьяновичем, — боюсь только, что забудет председатель тот день отпраздновать».

Стемнело так, что избы смутно угадывались и не видно было верхушки колодезного журавля, хотя прошли мимо самого колодца.

Заспанная сторожиха встретила постояльца без раздражения, но и не особенно приветливо.

— Может, Никитишна, устроишь гостя в --">